Читать интересную книгу Рассказы - Владимир Елистратов

Ответ:

«Дорогая Джейн! Я не из Алабамы. Я — Джульетта Капулетти, город Верона, штат Венето. Великая Любовь есть! Насчет проблемы безопасного секса в Неваде и Пенсильвании с парнями из Миссури и Нью-Джерси ничем, к сожалению, помочь не могу. Я не по этой части. А так — всё будет без проблем. Не парься. Твоя Джуля».

Или:

«Здравствуй, Джульетта!

Меня зовут То-о-о-мас. Я из Эстонии. Мне 88 лет. Уже 72 года я люблю девушку Ингу, но не реша-а-аюсь её об этом сказать. Я увидел её впервые в 1935 году, ещё до прррокля-а-атой советской ок-купации. Это было в Курессааре на острове Сааремаа. О, как изя-а-ащно несла она два шестидесятилитровых бидона с молоком!.. Я, как заворо-о-оженный, смотрел на мою Ингу, пока она не скрылась с глас-с. А потом пришли советские ок-купанты. Бедная Эсто-о-ния! Во второй раз я увидел мою Ингу в 1962 году, в са-амый разга-ар проклятттой советской ок-купации. Это было на свиноферме под Пылтсамаа. О, как изя-а-ащно одним ударом т-тесак-ка заби-ила она хряка по кличке Ники-ит-та Сергеевич и ловко разде-елала тушку! Я, как заворо-о-женный, смотрел на мою Ингу, пока она вместе с тушей Ники-ит-ты Сергеевича не скрылась с глас-с. А потом было больше 25-и лет-т-т проклятого ок-купационного режима. Бедная Эсто-о-ония! Когда проклятые ок-купанты, наконец, ушли, в 1993 году я в последний ра-с-с видел мою Ингу. Это было между Каркси-Нуйа и Мыйзакюла, на свал-л-лке. Проклятые советские ок-купанты оставили после себя тысячи тонн металлолома. О, как изя-а-ащо моя Инга грузила арматур-ру! Я, как заворо-о-оженный, смотрел на мою Ингу, пока она не скрылась с глас-с на грузовике вместе с арматурой где-то в стороне порта города Пярну! С тех порр я не видел мою Инну. О, как жа-алко, что я так и не решился пр-ризнаться её в любви. Конечно, во всем виновата проклятая советская ок-купация! Бедная Эсто-о-ония! Дорогая Джульетта, помоги найти мою Ингу и похлопочи там где-нибудь в своем Евросовет-те, чтобы проклятые ок-купанты выплотили мне компенсацию за разрушенную личную жизнь. Думаю, тысяч сто евро меня утт-е-ешат. Спасиб-ба. Твой То-о-омас».

Ответ:

«Дорогой Томас!. Ингу в евророзыск объявила. Запрос о компенсации в Евросовет заслала. Ответ будет лет через десять. Доброго здоровьица! Дж. Кап.»

Или:

«Здравствуй, Джульетта! Пишет тебе Настя из Мурманска. Я люблю Васю. Вася меня тоже любит. Вася очень хороший и внимательный. Дарит мне на день рождения цветы с клумбы и всё такое. Но вот неприятность, Джульетта: когда Вася пьяный, он меня больно бьет тяжелыми предметами, типа журнального столика. Наверное, от любви. Я не жалуюсь. Пусть бьет, если любит. Просто я уже задолбалась с бланшами ходить. С мордой типа северного сияния. А ещё он то руку мне сломает, шалун, то ногу. Хожу всю жизнь в гипсе, как каскадер-неудачник. Меня уже весь Мурманск знает: „Вон, говорят, Васькин Семен Семеныч идет!“ Что мне делать, Джульетта? Может, его тоже слегка… ну… отзвиздячить? С другой стороны, жалко мне его. Он такой худенький. Он когда один раз меня табуреткой по голове бил, я кухонным столом от него защищалась. Ну, и случайно в стенку его, типа, вдавила. Он потом месяц в больнице с переломом двенадцати ребер лежал. Лежит, плачет. Худенький такой… а я к нему в больницу ходила, тоже плакала. Потом он меня, пока ребра не срослись, полгода не бил. А потом опять начал. Вот я и не знаю, что мне делать, Джульетта. Дай совет. Если я ему чутка того… скалкой, там, по его дурному абажуру перелобаню или малость для страха ногами за кадычок попридушу — не убьет ли это нашу Вечную Любовь? А? Очень жду от тебя весточки. Твоя навеки. С заполярным приветом. Настюшка Китобоева».

Ответ:

«Не убьет. Наоборот. Раз в полгода рекомендую тебе, Настя, твоему худенькому борзому Васе устраивать, так сказать, сеанс антиборзина. Фестиваль „Здравствуй, гипс“. Ну, смычку попы с крапивой. Ты меня понимаешь… А если будет дергаться — зови милицию. Посидит в обезьяннике — протрезвеет. Чао. Твой Джульеттик».

И вот в таком роде — тысячи и тысячи писем. Я хотел тоже что-нибудь написать Джульетте. Но про Вечную Любовь все уже написано. Только в книге отзывов я оставил, кажется, самую короткую из всех оставленных там до меня записей:

«Зашибись! Вован».

Можете съездить в Верону и проверить.

Шаверма на поребрике

Мне стыдно! Я весь сгораю от стыда! Позор мне! Я — презренное созданье. Бейте меня, бейте все. Тапочками по лицу. Ещё, ещё!.. О совесть моя, где ты?!

Поясняю.

За последние 10–15 лет я объехал много всяких разных мест. От Индонезии до Мексики. От Норвегии до Камбоджи. Разъездился, раскатался, колобок. Космополит безродный. Шлёндра. Даже на острове Гваделупа побывал. Отгваделупился, выходит дело. Можно даже сказать, вЫгваделупился… Пижон. Турмерзавец. Экзот-извращенец. Фу, как стыдно…

И вот на работе давеча вызывает меня начальник и говорит:

— Срочно на день в Питер. Завтра вечером уезжаешь, послезавтра — назад. На «Авроре» поедешь. Прочитаешь там лекцию. Про мат. Ты ведь у нас звезда сквернословия. Матовед. Гы-гы… Шучу. В общем, прочитаешь лекцию о том, что ругаться матом нехорошо. Понял?

— Понял. А где лекцию-то читать?

— В Герцена.

— В университете, что ли?

— Ну…

— А он где там находится-то?

Начальник внимательно посмотрел мне в левый глаз. Он почему-то всегда смотрит в один глаз. Если сердится — в левый. Если доволен — в правый. Как Мюллер на этого… одноглазого. Куравлева.

— Как всегда, на Ваське.

— А Васька — это кто?

Начальник вздохнул и посмотрел мне в лоб:

— Васька — это Васильевский остров. «Аврора» — поезд. Петербург — город. На Неве. Река такая… Ты там был вообще-то когда-нибудь?

— Был. Только давно.

Я действительно был в Питере. Раза три. Только вот когда в последний-то?.. Весь вечер я вспоминал. Выходило, что где-то в 91 — 92-ом. Пятнадцать лет не бывал я в северной столице! Позор-то какой. Эх, Вова, Вова, гваделупская твоя морда… Дальнобойщик в трусиках.

Ездили мы тогда в Питер, помню, с моим приятелем, Петькой Колбасиным. По кличке Окорок. Поездка получилась, прямо скажем, странноватая.

Я тогда подрабатывал в одной очень туманной фирме. Фирма занималась продажей якобы породистых щенков. Тогда ещё только начиналась мода на всяких шарпеев, чау-чау и прочие извращения селекции. Я, честно говоря, очень люблю дворняжек. Я и сам — дворняжка. Отец у меня из рода крепостных волжских крестьян, мать — из московско-вятских мещан.

Мою прапрапрабабушку по материнской линии мой прапрапрадедушка купил на рынке. За десять рублей. Она была то ли якутка, то ли бурятка, то ли монголка.

При этом мои волжские крепостные предки все были подозрительно похожи на графа Шереметева. Граф Шереметев (его называли «Шелеметев») приезжал в свои волжские имения один раз в год, на неделю, а потом, аккуратно через девять месяцев, рождалось два десятка крепостных детишек с благородными римскими профилями. И так — сорок лет. Итого — восемьсот графят.

Один раз я зашел на выставку русского скульптурного портрета 18 века. Зашел — и вскрикнул. Вижу — я. Только без очков. Посмотрел табличку: «Граф Шереметев». Так что я — вятско-волжско-московский монгольский граф. Дворняжка. Ну и вот.

Приехали мы с Колбасиным в Питер. На кошмарном плацкарте. У нас были фотографии собак. Типа рекламы. Клиент должен посмотреть по фотографии — и влететь на пару штук долларов. И ещё у нас было три адреса клиентов. С клиентами надо было вести переговоры. Телефонов у нас почему-то не было, а были только адреса.

Приехали мы в Питер, пошли по первому адресу. Где-то, кажется, на Лиговке. Звоним. Открывает дверь старушка. Интеллигентная такая, с бородавкой на носу. Похожа на старуху-процентщицу. Дверь — на цепочке. Колбасин говорит:

— Здравствуйте. Можно Василия Васильевича Кащеева?

Бородавка, глядя поверх цепочки, отвечает:

— Здравствуйте. Кащеев скончался.

— Умер? — спрашиваем.

— Скончался.

Ладно. Скончался так скончался. Это в Москве уимрают. В Питере — кончаются. Идем по второму адресу. Вроде, на Невском. Звоним. Открывает девочка с бантиками. Интеллигентная такая девочка. Щеки все в диатезе.

— Здравствуй, девочка, — говорю я.

— Здравствуйте, господа.

Надо же — «господа»…

— А здесь живет… ммм… Ахмед Абрамович Жмайло?

— Они уехали-с

— Кто — «они»?

— Ахмед Абрамович с супругой-с. И с двумя чадами.

— Куда-с?..

— В эСШа.

— В СэШэА?

— Нет. В эСШаА. Нет в русском языке таких букв «сэ» и «шэ».

— Гм… А надолго?

— Навсегда-с.

Ладно, уехали-с так уехали-с. Вот сикильдявка грамотная!.. Розенталь диатезный!.. Идем по третьему адресу. На Ваське. Звоним. Открывает мужик в майке с бретельками. Теплый. В очках. Очки — битые. Но вид — культурный.

— Можно Петра Иваныча?

— Петр Иванович в запое.

— И надолго он… в нем?

— Сие неведомо.

Ну, неведомо так неведомо. Так мы уехали из Питера ни с чем. Зато с ощущением приобщения к культуре.