Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Конечно, нет.

- Яшка, мерзавец! Сам не наелся и нас оставил без наваристого бульона – соседка заберёт. Пойду, успею отлить немного.

Но прежде, чем уйти, успокоила голодного зятя:

- Ты знаешь, как я тебя люблю и ничего для тебя не жалею. Поэтому даю хороший совет: не кушай рано, это вредно для желудка и кишки, особенно для твоих. Немножко проедете и завтракайте.

И ушла, оставив любимого зятя с носом.

- Я – быстро, - заторопился и он следом.

Владимир с удовольствием завёл мотор, прогревая, послушал – сердце друга работало без перебоев. Обстукал и осмотрел колёса, заглянул под днище – не течёт ли, избави бог, масло, дозаправил бак бензином из бочки через предусмотрительно вставленный шланг, принёс из колодца за домом ведро воды, напоил радиатор, хлебнул сам, умылся, остатками вымыл стёкла и кабину, и только тогда появился тот, который «быстро». Утирая губы тыльной стороной ладони, он забросил сидор в кабину, неуклюже забрался сам, захлопнул дверцу и затих, переживая, наверное, скорый вынужденный отъезд из приветливого родственного дома. Владимир, тоже молча, разместился рядом, и они тронулись, тревожа утреннюю тишину и подняв в небо стаю недовольных ворон.

Переехали по деревянному мосту через Сож в низких пологих берегах, заросших осокой и камышом, простучали рессорами по железнодорожному полотну и, оставив низкорослый пыльно-грязный город позади, выбрались на унылую торфяно-луговую равнину с редкими чахлыми кустарниковыми и древесными рощицами, просвечивающими насквозь. Ясное ночное небо постепенно закрывалось быстро надвигавшимися утренними встречными тучами, заморосил, сжимая душу, мелкий нудный дождь, настраивающий на меланхолию и уединение. Оптимист скис и, сгорбившись, дремал, уткнувшись носом в расстёгнутую сверху телогрейку. Мотор работал натужно и ровно, дорога была сносной, можно было спокойно подумать-поразмыслить, но ничего толкового в голову не приходило, да и не хотелось ворошить вчерашние утишившиеся скверные мысли. Так и глядел бездумно вперёд, автоматически направляя друга в объезд глубоких выбоин. Жизнь как будто замерла, и всё, что осталось в ней, это – дорога, воздушая мокреть и застывшая равнина. На ровной прямолинейной дороге недолго и заснуть за рулём после бессонной ночи. Хорошо, что спутник ожил. Ёжась, широко зевая и втискиваясь поглубже в теплоту телогрейки, он попытался продолжить клёв собственной груди, но, устав, выпростал лицо из воротника, взглянул на утомлённого шофёра и предложил:

- Приткнись к обочине, подремли чуток.

- Потом, - разлепил губы Владимир. Ему хотелось как можно скорее оказаться рядом с Сергеем Ивановичем.

Экспедитор затих, тоже бесцельно глядя на убегающую под колёса дорогу, и вдруг простонал с тоской и вожделением в голосе, заставив водителя вздрогнуть от неожиданности:

- Дырбалызнуть бы сейчас граммов этак сто пятьдесят!

Владимир с любопытством оглянулся на него.

- Тебе же нельзя.

- Нельзя, нельзя… - сердито пробурчал ранний алкаш. – Знаю, что пузу нельзя, а душа просит.

- С чего это? – понудил шофёр к продолжению, чтобы отогнать сон. – Родственников увидел, с любимой тёщей встретился, переночевал, поел по-человечески, чего тебе ещё?

Экспедитор криво усмехнулся, поняв шофёрский сарказм.

- Не у меня язва, а ты – язва. – Помолчал немного и сознался как ребёнок: - Дала, однако, кусочек хлеба, слегка смазанный маргарином, жмотина жидовская.

- Зачем тогда так рвался к ней?

Жидовский зять молчал, будто не расслышал вопроса.

- Нельзя… - видно, эта тема его сильно затрагивала. – Я думаю, все болезни от запретов, и чем больше с ними тетешкаешься, оберегая от докторских «нельзя», тем вольготнее они себя чувствуют, развиваются и размножаются, поражая не только тело, но и, в конце концов, душу. Ты говоришь себе, тебе говорят «нельзя!» и мозг командует: «нельзя!», сбивая с нормальной деятельности не только больные, но и здоровые органы. В результате – маленькая болячка перерастает в большую.

Разносторонний дорожный философ вздохнул, вспомнив, очевидно, о своей.

- Самые ущербные и скучные люди живут в вечных запретах, выдуманных для себя или перенятых у других. У некоторых даже развивается психическая болезнь, когда они чувствуют себя плохо без своих «нельзя» и, хуже того, всем навязывают их как панацею от всех телесных и душевных недугов. Беречься, конечно, нужно, - он поёжился, морщась, очевидно, от недовольной язвы, - мы, к сожалению, сделаны древним конструктором не из нержавейки, но думать следует не о том, что ноет, а о том, что спровоцировало болезнь. Как правило, виной всему – самоограничение. По мне, если чего-то нестерпимо хочется -съешь, выпей, сделай, иначе вредные внутренние органы запомнят обиду и отомстят ржавчиной или перегрызутся между собой. Лучше быстро навредить телу и умиротворить душу и разум, командующие телом, чем долго терпеть, отравляя их. Так что, полчетвертушки сейчас не помешали бы.

Он выразительно щёлкнул себя по шее.

- Я вообще против любых добровольных запретов для себя. Когда тебе говорят «нельзя», ты что делаешь? – Не ожидая ответа, ответил сам: - Правильно: поступаешь наоборот. Иначе всё в тебе взбунтуется, начнёт работать на тормозах и, пожалуйста – болезни. Правда, есть и такие, и их много, что ханжески пристают с надуманными приличиями и условностями, а сами только и ждут, чтобы их нарушить, а нарушив, радуются как дети, освободив от оков душу. Неврастеники – из них. Сам знаешь: прижмёшь бабу где-нибудь в тишке, а она всё «нельзя» да «нельзя», весь следующий день муди тянет. Или вот: ты сейчас спать хочешь, а вредничаешь, уговаривая себя, что «нельзя», надо ехать, и знаешь – сколько ни уговаривай отупевшую башку, всё бесполезно, всё равно вот-вот рухнешь. Зачем терпеть и неволить уставший организм, который лучше знает, что ему нужно? Не лучше ли сдаться, покемарить с полчасика, войдя в согласие с телом и мозгами, и снова свеженьким – в путь. С едой тем более: чем больше «нельзя», тем больше хочется, тем больше кишки волнуются, а успокоившись, развращаются, отказываясь работать, и вот тебе – язва. – Ярый противник запретов снова поморщился при упоминании ноющей болячки, требующей водки. – Сердечникам тоже говорят: «нельзя» двигаться, больше покоя, а хочется, и дохнут сердечные в покое и неподвижности. А двигались бы наперекор запретам и болям, раз хочется, обновляя сердечко и заставляя его работать, не лениться – глядишь, и нашли бы с ним общий язык надолго. «Нельзя» - это когда… ну, никак нельзя, нечем и нечего. А если возможно и хочется – не противься желанию, пока оно у тебя есть, не делай душе больно, она – основа здорового тела. К тому же, всё вредное и запретное закаляет и тренирует, помогая пережить беды и неудачи. Я гляжу, тебе болтовня моя не помогает. Давай, тормози – всхрапнём.

Окончательно убеждённый и уговорённый водитель больше не сопротивлялся, немедля подрулил на обочину, выключил мотор, натянул на шею короткий воротник телогрейки, привалился к углу кабины и мгновенно провалился в сон.

Двое тяжело бежали по редкому лесу. Впереди – он, за ним – майор-янки. Ноги, заполненные свинцом, отказывались двигаться, увязая к тому же в торфяной жиже. С трудом вытягивая их, он устремился, протягивая руки для спасения, к Коробейникову, вольготно наблюдавшему из-за дерева, но тот безучастно смеялся, издевательски широко разевая рот, и насмешливо указывал на бегущего впереди пальцем. Тогда он свернул к другому дереву, где был Сергей Иванович, но комиссар брезгливо оттолкнул беглеца, и он, еле шевеля ногами и слыша нагоняющее дыхание, побежал-побрёл к выглядывающей из-за дерева Зосе, но девушка отвернулась, и ничего не оставалось, как, спасаясь, в страхе… проснуться.

- Долго я? – спросил пересохшим языком, не веря ещё спасению, у безучастно сидящего с открытыми глазами экспедитора.

- С полчаса. Ожил?

Не отвечая, Владимир завёл мотор и тронул машину, переживая неприятный сон. Неужели – сон-вещун? За окнами по-прежнему гнетуще и безветренно моросило, разрушая дорогу и надежды.

- А я к тёще заезжал потому, что надо было увидеться с тестем, - не забыл, оказывается, вопроса еврейский зять. – Он, как и все евреи, пашет на два фронта. Официально, для получения продуктовых карточек и вещевых талонов и для «крыши», ремонтирует хлам: ходики, будильники, наручники, керосинки, а для души и для приличного заработка – восстанавливает и подновляет бабские цацки. Если попадает золотой и серебряный лом, детали, делает свои ювелирные вещицы. От заказчиц нет отбоя. У него и дешевле, и красивее готовых в госскупке и в коммерческих магазинах. Драглом и подпорченные украшения я из Минска привожу, а готовые вещи реализую в долю. Спрос превышает предложение. Материала не хватает, особенно камушков. Приходится использовать искусственные, стеклянные подделки.