Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

Пожалев пса, с отчаяньем оглядывающегося на беспородного, но свободного друга, семенящего следом на безопасном расстоянии, зашоренный условностями человек, намотав для надёжности поводок на руку, грубо потащил несчастного пуделя домой, в очередной раз демонстрируя нравственную разницу между людьми и животными.

- Что так рано? – недовольно попеняла пуделева хозяйка. – Я ещё не закончила.

- Устал, - смущённо оправдывался ничейный хозяин. – Сегодня был трудный день, хочется отдохнуть.

- Ну, иди, - разрешила чуткая супруга, - там тебя ждёт Ядя, вместе и отдохнёте. Кстати, у неё есть к тебе серьёзный разговор.

Перспектива нормально отдохнуть в любимом кресле опять отодвигалась на неопределённое время.

Он терпеть не мог старшей сестры жены, постоянно и настойчиво вливавшей яд в их семейные отношения. Оставшись с далёкого рождения единственной дочери одинокой, она, занимая ответственный пост душеведа-культпросветорга на швейной фабрике, считала своим долгом устроить жизнь сестры, поскольку собственная не состоялась. Обычная история: кто не в состоянии делать, тот учит. Муж её ушёл сразу, не выдержав напора нравоучений. От несостоявшегося брака осталась дочь – тупая, наглая, капризная, бесцеремонная и требовательная как мать, от которой, вероятно, и переняла все возможные женские недостатки. Мать и дочь постоянно и зло конфликтовали. Каждая обречённо считала виноватой другую и, конечно, отца и мужа, которому, наверное, всю жизнь икалось. Тем не менее, это не мешало старшей поучать воспитанию других, ссылаясь на советских литераторов и пролетарских вождей и умалчивая о собственном неудавшемся опыте. Человек, который уверен, что знает, как нужно делать, как обязаны делать другие, в опыте не нуждается. Жена жалела бодрящуюся неудачницу, во всём потакала и слушалась, стараясь как-то скрасить её вынужденное одиночество без мужчины, на которое увядшая сестра при послевоенном дефиците мужиков была обречена до конца своих дней. Андрею Даниловичу порой казалось, что обе согласно превратили его в общего мужа, и супруга, может быть, не стала бы возражать против нечастого интима с несчастной.

- Привет, - войдя в комнату, где обосновалась в ожидании ядовитая Ядя, он с негодованием увидел, что та вольготно устроилась в его кресле, рассматривая его журналы и слушая его радиоприёмник.

- Здравствуй, Андрей, - вяло ответила родственница, всем своим расслабленным видом показывая, как она устала от трудов тяжких. – Поздравляю.

- Спасибо, - не удивился свояк под впечатлением победного завершения проектной эпопеи.

- Цветы принёс? – огорошила неожиданным требованием семейная змея.

- Какие цветы? – удивился недотёпа, почему-то уважаемый в городе.

- Жене, - снизошла на объяснение любимая родственница. – Ты как всегда забыл: у вас сегодня семнадцатилетие супружеского союза.

Андрей Данилович чуть не выругался, возмущённый обидным затмением его профессионального триумфа каким-то пошлым браком, в полном смысле этого слова.

- Хватит и того, что я приношу ей приличную зарплату и в дополнение льготный паёк и кучу талонов. Ты, кажется, тоже пользуешься?

- Грубо! – возмутилась свояченица, с деланным усилием отрывая костлявую спину от нежащей спинки кресла и всеми силами желая родственникам добра, а Андрей Данилович подумал, что садиться после неё в кресло будет неприятно. – С тобой невозможно нормально разговаривать.

- И не надо! – быстро согласился грубиян, втайне надеясь, что отбил охоту к подготовленному ею разговору, который, как обычно, сведётся к очередной неприятной просьбе.

Не тут-то было! Закалённая в культполит-беспросветных баталиях мымра, усохшая от постоянной грызни с чёрствыми администраторами, недооценивающими трудности и значение окультуривания масс, пренебрегла уничижительным желанием одного из них и начала без преамбулы с конца:

- У меня к тебе отчаянная просьба.

Она сгорбилась в кресле, жалея, наверное, что не может выжать ни слезинки из давно высохших слёзовырабатывающих желез, и продолжала дрожащим голосом, напрасно стараясь вызвать участие в бесчувственном муже бедной сестры, занимающимся всем, но только не самым святым – семьёй и родственниками.

- Не можешь ли ты устроить Юлю к себе чертёжницей?

Потенциальный благодетель молчал, скапливая для ответа желчь.

- Её уволили с нашей фабрики… Собственно, она сама ушла… - Андрей Данилович так и не понял: уволили или ушла? – Для такого слабого и чувствительного ребёнка… - «которому исполнилось всего-то двадцать два годика» - добавил дядя, - … обстановка на производстве ужасная: непрерывный грохот станков, утомительная конвейерная работа на ногах, постоянные придирки грубых мастериц, бескультурье швей, почему-то невзлюбивших девочку… - «кто полюбит лодырей и склочников?» - мысленно защищал швей чересчур строгий дядя, -… всё это пагубно отражается на неокрепшем здоровье молодой девушки… - «жрущей за троих» - истратил кроху накопленной желчи грубый дядя. – Надеюсь, ты не откажешь бедной матери и безвинно пострадавшей дочери?

Она замолчала, ожидая заслуженного благородного участия и положительного ответа, уверенная, что семья сестры не распалась только благодаря ей.

А в душе Андрея Даниловича копошились и сшибались противоречивые чувства. С одной стороны, очень хотелось хорошенько досадить самоуверенной свояченице, постоянно отравляющей жизнь тенденциозными нравоучениями и необоснованными претензиями. С другой, в случае отказа, он боялся двойного женского навала со слезами и упрёками за искалеченную всем жизнь, за равнодушие к семье и родственникам, за мужской эгоизм, за… да мало ли ещё что придумают взъярившиеся бабы, добивающиеся своего. Ну, нет, на этот раз он ни за что не уступит. Хорош будет справедливый и требовательный руководитель, пекущийся о дисциплине, приведя в слаженный коллектив ничего не умеющую и не желающую делать девицу с неумеренными амбициями родственницы начальника.

- Она умеет чертить?

- Научится: не боги горшки обжигают.

Его и так не любят и за глаза называют «гадом» по некрасиво сложившимся начальным буквам фамилии, имени и отчества, а тогда вообще возненавидят, и недалеко до скрытой забастовки и вредительства. Правда, теперь, когда скорый отъезд не за горами, это не страшно. Пусть бы позабавились.

- Должен тебя огорчить: у нас все вакансии давно заполнены.

Мегера, никак не выразив неудовольствия, медленно поднялась. Наступала решительная стадия переговоров.

- Однако ты совсем недавно принял смазливую дамочку, тоже не имеющую чертёжных навыков.

«Всё знает, гадюка! Интересно, какой яд она успела влить в уши жене?»

Он и впрямь переманил к себе молодую симпатичную женщину, с которой совершенно случайно познакомился в машбюро филиала. Она числилась ученицей с испытательным сроком, потеряла на войне мужа, воспитывала сына-школьника и, естественно, бедствовала, страдая болезнью лёгких, что не позволяло работать на более доходных физических работах на открытом воздухе или в продуваемых цехах. А он давно мечтал о собственной машинистке, которую можно было бы задействовать в любое время и в том числе по вечерам, а потому предложил более оплачиваемую должность чертёжницы с выплатой премиальных и сверхурочных, но с исполнением дополнительных обязанностей машинистки. Новенькая – спокойная, дружелюбная, сообразительная и работящая – на удивление легко и быстро влилась в сложный, почти полностью женский, коллектив, и руководитель не мог нарадоваться на удачное приобретение. Ни о каком адюльтере и речи быть не могло. Во-первых, у них всё на виду, и неформальных отношений не скроешь; во-вторых, с давнего берлинского вечера он панически боялся любых дружеских отношений с женщинами. Но разве поймёт это опытная культпросветительша, не сомневающаяся в тайных помыслах мужа бедной сестры и предлагающая сделку в обмен за молчание. Надолго ли?

- Хорошо, я подумаю, - выдавил он, пряча повлажневшие от горькой обиды глаза.

Гадюка победно вытянулась и злорадно улыбнулась.

- Я не сомневалась в твоём добром отношении к нам.

Не раз ломавшая вялое сопротивление бесхребетного родственника, она каждый раз удивлялась, как может быть у тюфяка, не умеющего постоять ни за себя, ни за близких, большой талант. Сестре она не завидовала.

- Вы закончили? – заглянула та в дверь, переводя взгляд с одного на другую в попытке угадать результат. – Ядя, помоги накрыть на стол.

У Андрея Даниловича было одно нестерпимое желание: плюхнуться в кресло, закрыть глаза, обмякнуть, переварить стыд и избавиться от мерзкого ощущения предательства самого себя.

- А ты, Андрей, поговори пока с дочерью как отец: у неё опять плохие отметки в школе.

Удастся ли ему, наконец, сегодня завладеть креслом? Он с трудом задавил никому не нужные возражения и поплёлся к не вовремя провинившемуся чаду.