Открытость русской культуры была обращена как бы во все стороны культурного пространства и времени. «Диалог культур»[733] – результат открытости, делающей этот диалог осмысленным, многоканальным, насыщенным и плодотворным. Открытостью можно объяснить и освоение отдельных явлений западноевропейской культуры, причем речь должна идти не о «западном влиянии», а именно о стремлении русских освоить чужое. Западное влияние, в том понимании, которое придавали ему исследователи XIX в., да и многие современные специалисты, проникало в русскую культуру постепенно и не предполагало активизации этого процесса со стороны европейских держав. Из попадавших в Россию тем или иным путем часто случайных западных образцов заимствовалось весьма немногое, то, что не противоречило духу замкнутости, что не задевало мировоззренческих основ, не разрушало чин культуры. В этом смысле обнаруживаемые «влияния» таковыми не являлись, поскольку их воздействие сводилось к минимальной поверхностной обработке традиционных тем и канонических сюжетов. Только тогда, когда русская культура оказалась готовой воспринимать более глубоко (еще не по существу, но уже и не формально) смысл западноевропейских произведений, когда сознание русского общества созрело к восприятию новизны и открытости как естественных законов развития, только тогда началось целенаправленное освоение русской культурой других культур. При этом интерес вызывали не только западноевропейские страны, но и восточные, и северные, и даже «америцкие земли».[734] Поэтому правильнее было бы говорить не о западном влиянии (об этом писал и Б. И. Краснобаев[735] ), а об открытости культуры переходного периода, приведшей к новому витку усвоения достижений чужих культур.
Особую миссию в этом смысле выполнил в XVII в. Посольский приказ, созданный в середине XVI в. и сменившийся Иностранной коллегией в 1721 г. Он не только собрал в своих стенах большое число иностранных служащих – переводчиков и толмачей, работавших в тесном контакте с русскими дьяками и подьячими, но и собрал большую библиотеку иностранной и отечественной литературы, вел особую переводческую и издательскую деятельность при А. С. Матвееве, готовил материалы по торговой реформе при А. Л. Ордине-Нащокине, обсуждал проекты В. В. Голицына, поддержал начинания Петра I, отправив многих юношей из числа детей своих служащих обучаться за границу, и многое другое. Особенностью Посольского приказа как культурного центра была его светская направленность. Контакты с чужеземными культурами входили в его обязанности наряду с чисто дипломатическими задачами. Отчеты русских послов за границей на протяжении переходного периода отражают устойчивый интерес к культуре других стран, не просто повышающийся год от года, но изменяющийся качественно. «Статейные списки» русских послов и посланников еще далеко не все изучены, хотя в последнее время они стали объектом специального исследования ряда специалистов, что позволит выявить и опубликовать наиболее ценные в историко-культурном плане.[736] В переходный период в них возрос объем материала, описывающего быт и нравы жителей разных стран, архитектуру городов, скульптурные и живописные шедевры, поразившие воображение русских за границей.
Среди наиболее интересных памятников подобного рода следует назвать отчет о путешествии В. Лихачева в Италию (1655–1659 гг.); П. И. Потемкина во Францию и Испанию (1667–1669 гг.); П. А. Толстого о путешествии по Европе 1697–1699 годов; «Хождение на Мальту неизвестной особы», под которой подразумевают Б. П. Шереметева; «реляции» А. А. Матвеева из Голландии, Франции, Англии, Австрии; отчеты Б. И. Куракина за 1705–1708 гг. и др. От одного описания к другому растет открытость русских, начинающих посещать католические и лютеранские церкви и описывать их «преудивительные убранства», вступающих в контакты с иноверцами и рассуждающих по самым разным вопросам без оглядки на вероисповедание последних. Им все ново и интересно, в особенности скульптурные композиции европейских площадей и храмов, поскольку в России скульптура была практически запрещена из боязни развития в народе языческого идолослужения. Некоторые, как А. М. Апраксин, описывая «идолов», не видели ничего, кроме их идольской сущности и «срамоты голых мужиков и девок». Другие перво-наперво обращали внимание на большие размеры архитектурных и скульптурных памятников, затем на «преславную работу» мастеров, их сделавших, указывали ценность мрамора или другого материала. Пока еще единицы способны оценить эстетическую значимость увиденного, описать чувства, которые пробуждает в них искусство, но медленное развитие художественного вкуса все же прослеживается. Так, П. А. Толстой, ездивший за границу в 1697–1699 гг. «для науки воинских дел» по указу Петра I, будучи уже в солидном возрасте (52 года), проявил прямо-таки юношескую пылкость в познании европейской жизни. Он изо дня в день без устали осматривал, описывал, изучал, переходя из собора в собор, переезжая из города в город, из страны в страну. По его запискам создается впечатление, что он не ведал усталости, что его все поражает своей красотой и величием, разумным устроением и мастерством исполнения. С этой точки зрения он оценивает и античные памятники, и средневековые католические фрески, и барочную архитектуру. Его излюбленные словечки при этом – «работа» и «мастерство»: достойная удивления либо «глаткая работа без резьбы»; «зделаны предивным мастерством» либо «строены просто, не по архитектуре»; «зделаны изрядные» с «предивною резьбою», «построена зело изрядно»[737] и т. п. Восхищается он и открытостью городских жителей, особенно венецианцев, чей веселый нрав и радостный образ жизни пришелся ему по вкусу до такой степени, что он призывает воспитывать и русских детей в подобной «свободе».
Дьяки, подьячие и переводчики – вот тот круг лиц, который взял на себя подготовку культурных перемен в России. Эти люди обладали развитым самосознанием, высоко оценивали себя как профессионалов, постоянно совершенствовались, собирали библиотеки, сочиняли силлабические вирши, в общем и целом были «европейцами» в Москве. Еще задолго до отмены местничества (1682 г.) дьяки Посольского приказа не считались с официальными чинами, посылаемыми в посольства вместе с ними, руководили их действиями за границей и не боялись напрямую обвинить боярина-посла в некомпетентности и «дурости». В стенах Посольского приказа откладывались не только служебные материалы и книги, но и широкий круг самой разнообразной литературы: политические трактаты, труды по политической географии, экономике, политической мысли Европы. Их наличие подтверждают описи архива Посольского приказа второй половины XVII – начала XVIII вв. Многие переводные произведения переходного времени исследователи связывают с приказом. Например, по предположению А. С. Лаппо-Данилевского,[738] политический трактат Факсардо (Сааведры) «Изображение христиано-политического властелина» (1640 г.) был переведен кем-то из приказных служащих. Подобные версии предлагаются относительно многих других произведений: «Описание вин, ими ж к погибели и к разорению всякое царство приходит», «Двор цесаря Турецкаго», «История завоевания Китая татарами» и др. Географические источники, отложившиеся здесь, имели не только вспомогательный характер, но и отражали уровень развития географии в Европе того времени: известные общие труды Г. Меркатора, П. Мелы и других авторов были переведены с латинского и введены в оборот Посольского приказа. В 1637 г. Богдан Лыков и Иван Дорн перевели «Космографию» Меркатора. Отнюдь не случайно над новым каменным зданием Посольского приказа в Кремле во второй половине XVII в. появился огромный шар, изображающий Землю.
Служащие приказа были знакомы с юридическими и правовыми нормами многих европейских стран. Очевидно, целям посольского этикета служила рукопись «Европейской страны короли», где перечислялись европейские монархи с их титулами в порядке значимости, что составляло предмет особой важности при посольских съездах и во всех дипломатических чинах. Сюда же можно отнести и «Орбис Полонус, а нашым языком... Свет княжат русских и польских», которую было поручено купить в Польше послу Б. Репнину-Оболенскому в 1653 г. В качестве образца литературы, направленной на расширение правовых знаний в целом, назовем «Статут Литовский» издания 1586 г., «Книгу Конституция». Широки были и исторические познания служащих приказа. Еще с XVI в. они владели «Летописцем Литовских князей», «Переводом с Летописца польского» и им подобными книгами. В переходный период в библиотеке приказа появилось много трудов, касающихся истории не только близлежащих соседних стран, но и всего света. На первом месте были переводы с польского: сочинения Пясецкого, Стрыйковского, Меховского; затем немецких авторов (Герберштейна) и прочих.