class="p1">призыв потерялся в пустоте… —
— Так отвечала ее душа на трудности, которые между нами возникли в Дорнахе, где я некоторое время болел и где я был так виноват[974]. Надо иметь сострадание, потому что без сострадания любовь — ничто, а без любви все есть ничто. А — где любовь? Мы же можем развивать колоссальную всемирно-историческую деятельность, исследовать культуры, эпохи и эпопеи и совершать социальные перевороты, — без сострадания — мы подготавливаем бред; мы — камни, да, мы окаменели, когда мы не понимаем человека в его душевных, мельчайших и самых незначительных для истории потребностях; теперь я потерял веру в «колоссальное», в то, что велико. Мельчайшее, имеющее ничтожные размеры, то, что нельзя измерять километрами, — только это меня интересует: все остальное есть «бум-бум», «верблюдоподобно», несвободно; это не… «Байрейт»[975]? Полюби нас грязными, с паразитами и без возможности медитировать и «эвритмизировать», — люби нас в нашем забвении, когда мы передали другим наш свет; да, люби нас в этом ничтожестве так же, как и в величии!..[976] Так мы думали в России[977] — когда были покинуты и у нас не было ни жен, ни мужей, ни учителей, ни одежды, ни книг.
Христос был с нами, дикими скифами: мы и сейчас — скифы.
И кто не заглянет в наш дикий скифский образ по-настоящему, — того и мы не желаем понимать![978]
Это я с радостью понял сейчас — в то время, когда отвечают снегопады: «Ты — один: никто не слышит; и мы падаем, и падаем, и падаем в вечность, — снежинки. Не слышно любимой души издалека; слышно только — под снежинками:
— „А А. умер“[979].
— „Б. — умирает…“
— „В. болеет тифом“.
— „И Г. расстрелян“.
— „И Д. арестован“».
Так это было…
Здесь, в забвении, сильно поднимается незабвенный звук: и человек поднимается к Человеку[980]; и мы видели в грязи окрыленных, крылоруких, крылоногих ангелов — не людей — в людях: —
— окрыленных людей мы видели (как собственно ангелов)
— не
«ангелески», эвритмические арабески, с обязанностью —
— к репетициям!! —
— и без обязанности к душе, с которой
человек все же связан!!!
………………………………….
Именно в это омраченное, голодное время, когда мы наше
«Зимнее странствие» —
— (я имею в виду «Зимнее странствие» Шуберта[981]) —
— переживали, единственный лейтмотив нашей жизни и действий,
— так он звучал:
Eine Strasse muss ich gehen
Die noch keiner kommt zurück[982].
Одна милая антропософская подруга[983] пела нам с большим талантом «Зимнее странствие» Шуберта каждую неделю (по средам); а я сделал два доклада: «Корона любви» и другой: «Зимнее странствие»[984]; третий доклад должен был состояться только после Рождества: «О Драмах-Мистериях доктора Штейнера». «Зимнее странствие»: —
Оно только подготавливает путь.
Eine Krähe ist mit mir
Von der Stadt gezogen —
— (тоже песня Шуберта)[985] —
— Я, низшее я: да и вороны слов, — лишь рисунки Посвящения[986]. Мы хотели как раз после Рождества принести озарение бедным, охладевшим людям, и я был — запевалой, но —
— я так некстати получил письмо от жены:
в нем было:
— Наше прошлое должно
прекратиться, и наша совместная жизнь
должна прекратиться[987]: —
— И третий доклад: прекратился и он[988], я не смог выступать[989]; «Зимнее странствие», — оно продолжалось… месяцы: весну и лето, и осень, следующую зиму — это было «Зимнее странствие»…
Весной 20‐го года я, однако, восстановил силы и сделал много докладов: — в следующие годы я сделал
не менее 150 докладов: —
— Вот некоторые из них:
«Проблема культуры», «Кризис культуры», «Лингвистические теории», «Поэзия слова», «Введение в философию», «История культуры», «О живоносном импульсе европейской культуры», «Что есть мысль», «Мысль как иога», «Эволюция культур», «Духовная культура», «Антропософия и религия», «Проблемы символизма», «Символ и индивидуум», «О Толстом», «О Я», «Космогония и культура», «История культуры и природа», «Свет и тьма», «Человек и человечество», «Антропософия», «Рудольф Штейнер», «Иоанново здание», «Миф нашей жизни», «Павел, Петр, Иоанн» и т. д.[990]
Эти доклады были так нужны — другим (не мне, так как я был — да! — во тьме), так как другие через меня все же получали свет: а я был — без света, в полном отчаянье; но —
— я молчал!..
Мы должны были превращать камни в хлеб; где был настоящий хлеб, «хлеб насущный»[991]? Его не было; каждое душевное письмо смогло бы стать хлебом — не только для меня: для других; а я получал из Дорнаха только «камушки»[992]: это были письма от Аси[993].
Тема русской души:
Eine Strasse mus ich gehen,
Die noch Keiner kommt zurück[994] —
— это больше, чем только мысль —
— (доктор Штейнер сказал господину Белоцветову[995]:
«Нет русской мысли…» — есть большее:
«дорога», которой еще никто не вернулся)…
…………………………………….
И вот, —
— я вернулся с такой дороги в Германию: я увидел
Асю (она была в Берлине с эвритмическими дамами);
мы друг друга мало видели — она была так занята —
— репетиции,
выступления[996], «rendez-vous» со
знакомыми! —
— Мы были «en deux»[997] лишь два раза[998]; и она сказала:
Наша совместная жизнь прекращена —
— я был подготовлен! —
— Она была добра ко мне, благородна, как… «первая ученица» пансиона —
— с «книксенами»;
я был — таким же: добрым и спокойным; мы смеялись; что самые тяжелые разговоры между нами так легки, так как… —
— я боялся: показать свою печаль;
Ася такая «субтильная», деликатная и такая слабая —
— (моя жена из картона![999]) —
—
— и так же добра, умна и прилежна! —
— Дать волю своей печали —
думал я — было бы дурной «манерой» для
духовно-научно подкованного мужчины[1000].
……….………………………….
Но, —
— именно во время норвежского путешествия
доктора Штейнера с эвритмическими дамами[1001], —
— я сидел и думал: —
— «Что ты можешь
теперь сделать, маленький человек?
Пойти к доктору Штейнеру? О, — нет! Он слишком
велик, чтобы погружаться в такие личные
вопросы; у него — мировая миссия…» —
— И когда доктор Штейнер (на докладе) задал мне вопрос:
— «Ну, как идут дела!» —
— Ответил я: — «Трудности с жилищным отделом…»
(это и на самом деле было так!)[1002] —
Ответить по-другому? Где?
В Обществе, — где нас фиксировали пять пар глаз?