Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

— Но они же живут не с вами, — вырвалось у Альмы. Она знала, как далеко отсюда Бора-Бора. — Они не помогают вам и не сумеют позаботиться о вас, если вам понадобится их помощь.

— Вы правы, но меня греет мысль об одном лишь их существовании. Боюсь, моя жизнь кажется вам довольно печальной. Не спешите с выводами. Я живу там, где должен жить. Поймите, я никогда не смог бы бросить свою миссию. Моя работа здесь — не временное занятие, сестра Уиттакер. И не служба, после которой выходят на пенсию и доживают дни в комфорте, впав в старческий маразм. Моя работа состоит в том, чтобы эта маленькая церквушка осталась на своем месте до конца моих дней, как плот, способный спасти всех от штормов и невзгод этого мира. И если кто захочет взойти на мой плот, да будет так. Я не могу никого принудить взойти на него, но как я могу бросить свой плот? Моя добрая жена винит меня в том, что христианином у меня получается быть лучше, чем миссионером. Пожалуй, она права! Я даже не знаю, удалось ли мне обратить в свою веру хоть одного человека. Но эта церковь — моя миссия, сестра Уиттакер, и потому я должен здесь оставаться.

Потом Альма узнала, что ему было семьдесят семь лет.

Он прожил в заливе Матавай дольше, чем она на этом свете.

Глава двадцать четвертая

Шли месяцы.

На острове настало время, которое у таитян зовется хиайя — голодный сезон. В этот сезон плоды хлебного дерева становилось трудно найти, и людям иногда приходилось голодать. К счастью, в заливе Матавай такой беды не было. Не было здесь и особого изобилия, но и от голода никто не умирал. Рыбы и клубней таро хватало на всех.

О, клубни таро! Пресные клубни, которые так всем надоели! Толченные и измельченные в пюре, сваренные и скользкие, запеченные на углях, в виде каши, скатанной в липкие маленькие шарики — пой, они использовались и для еды, и для причастия, и свиньям на корм. Клубневое однообразие иногда разбавлялось добавлением в рацион миниатюрных бананов — сладких и вкусных, которые можно было глотать почти целиком. Но в октябре стало трудно найти даже их. Альма тоскливо посматривала в сторону свиней, но сестра Ману, видимо, приберегала их на другое — более голодное — время. Поэтому свининой полакомиться не вышло, и клубни таро ели на завтрак, обед и ужин; иногда, если повезет, каждому доставалось и по большой рыбине. Альма все бы отдала, чтобы хотя бы один день обойтись без таро, но день без таро был бы днем без еды. Она начала понимать, почему преподобный Уэллс перестал есть вовсе.

Стояли тихие, жаркие и безветренные дни. Всех охватила апатия и лень. Роджер вырыл в саду у Альмы яму и, высунув язык, спал в ней почти весь день. Облезлые цыплята выискивали крошки, а не найдя, садились в тени с удрученным видом. Даже банда Хиро, самые неугомонные мальчишки во всем мире, весь день дремали в тени, как старые собаки. Иногда они просыпались, чтобы вяло приняться за какую-нибудь шалость. Хиро раздобыл где-то топорище, привязал к нему веревку и стал долбить по камню, как в гонг. Один из Макеа бил камнем по обручу от старой бочки. Видимо, они пытались играть какую-то мелодию, но Альме ее звуки казались тоскливыми. Весь Таити стал унылым, остров как будто устал.

Во времена ее отца остров пылал огнями битв и любовных сражений. На этом самом пляже прекрасные юные таитяне и таитянки устраивали вокруг костров такие непристойные пляски, что Генри Уиттакер, тогда еще несведущий юнец, отворачивал голову в страхе и тревоге. Теперь же здесь царила скука. Миссионеры, французы и матросы с китобойных судов загасили огонь Таити своими проповедями, бюрократией и болезнями. Все великие воины умерли. Остались лишь их обленившиеся дети, подолгу дремавшие в тени и иногда размахивающие топорищами и обручами, что едва ли можно было счесть за полноценное развлечение. Свою энергию им было некуда больше применить.

Альма продолжала искать Мальчика. Одна или в компании Роджера и безымянного тощего пони, она забредала все дальше и дальше, наведываясь в маленькие деревушки и поселки, раскинувшиеся вдоль побережья острова в обе стороны от залива Матавай. Там ей встречались самые разные мальчики и юноши. Были среди них настоящие красавцы с благородными чертами лица, которыми так восхищались первые европейцы на Таити, но были и юноши с сильно покалеченными слоновьей болезнью ногами, и мальчишки с гноящимися глазами — последствия венерических болезней их матерей. Она видела детей, чей позвоночник был искривлен костным туберкулезом; юношей, которые могли бы стать красавцами, если бы их лица не были изувечены оспой. Натыкалась на почти заброшенные деревни, опустошенные годами эпидемий. Встречала другие миссионерские поселки, где действительно царили куда более строгие порядки, чем в заливе Матавай. Иногда она даже посещала службы в этих других миссиях, где никто не пел на таитянском, а все выпевали знакомые ей пресвитерианские гимны с сильным акцентом. Но среди прихожан этих церквей она так и не встретила Мальчика. По пути ей попадались уставшие рабочие, заплутавшие странники и молчаливые рыбаки. Однажды она увидела очень дряхлого старика, который сидел на раскаленном солнце и играл на таитянской флейте традиционным способом — дул в нее из одной ноздри; при этом он издавал звук столь меланхоличный, что у Альмы в груди заныло от ностальгии по дому, — но Мальчика она так и не встретила.

Поиски были бесплодными, сбор сведений ни к чему не приводил, но каждый раз Альма радовалась возвращению в залив Матавай. Жизнь в поселке стала ей привычна. Она всегда соглашалась, когда преподобный Уэллс звал ее сплавать в коралловый сад на своем крошечном, шатком каноэ. Альма поняла, что для него коралловые заросли — нечто вроде ее валунов с мхом в «Белых акрах»: нечто очень интересное и растущее так медленно, что его можно изучать годами, — и так провести десятилетия, не погрузившись в пучину отчаяния. Ей очень нравились разговоры, которые они с преподобным Уэллсом вели там, на рифе. Он попросил сестру Ману изготовить Альме сандалии для хождения по рифу, такие же, как у него самого, из крепко связанных вместе веток пандана, чтобы можно было ступать по острым кораллам на мелководье и не ранить ноги. Преподобный Уэллс показал ей губки, анемоны и кораллы, яркостью не уступающие цирковым артистам, — все увлекательные красо́ты мелких прозрачных тропических вод. Сообщил ей названия разноцветных рыб и рассказал много историй о Таити. О ее собственной жизни он Альму никогда не расспрашивал. И она была рада — пришлось бы ему снова лгать.

Альма также полюбила маленькую церковь в заливе Матавай. Здание церкви не было красивым (на острове Альме встречались церкви куда более великолепные), но всегда, будь то утром или вечером, она неизменно радовалась, войдя в эту неприметную постройку и услышав восемнадцать таитянских голосов, сплетающихся в хор, или увидев преподобного Уэллса, молча склонившего голову в молитве, или слушая короткие, эмоциональные и изобретательные проповеди сестры Ману.

— Мудрые предки никогда не говорили нам, что живой душой обладаем мы! — взывала к прихожанам сестра Ману. — Но брат Уэллс рассказал нам о том, что у нас есть живая душа! Раньше мы жили в темном доме, а теперь живем в светлом доме!

— В светлом доме! — повторили прихожане.

— Аминь! — воскликнула сестра Ману.

— Аминь! — повторили прихожане, и очередная служба подошла к концу.

Ах, если бы все церкви были такими, подумала Альма!

От преподобного Уэллса Альма узнала, что для таитян история Иисуса несла в себе знакомые элементы, они-то и помогли первым миссионерам познакомить туземцев с Христом. Люди на Таити верили, что мир делится на по и ао, тьму и свет. Их великий бог Тароа, создатель, родился в по — ночью, во тьме. Познакомившись с местной мифологией, миссионеры смогли объяснить таитянам, что Иисус Христос тоже родился в по, среди ночи, и появился на свет среди тьмы и страданий. Это привлекло внимание таитян. Рожденных ночью ждала опасная и великая судьба. По был миром мертвых, непонятным и пугающим. В по царили зловоние, разложение и ужас. Наш Господь, проповедовали англичане, пришел, чтобы вывести человечество из по к свету.

Все это было понятно таитянам. По крайней мере, это заставило их зауважать Христа, ведь граница между по и ао была чрезвычайно опасной территорией, и перейти из одного мира в другой было под силу лишь очень храброй душе. По и ао были подобны раю и аду, объяснил Альме преподобный Уэллс, однако между ними существовало гораздо больше взаимодействия, и там, где они пересекались, наступал хаос. Таитяне никогда не переставали бояться по.

— Когда им кажется, что я не вижу, — поведал Альме преподобный Уэллс, — они по-прежнему делают подношения богам, обитающим в по. Они приносят эти жертвы не потому, что почитают этих духов тьмы, но для того, чтобы те так там и оставались — чтобы подношениями заставить их и дальше жить в мире духов, держаться подальше от мира света. Бороться с верой в по очень трудно. В сознании таитян по не может просто исчезнуть, когда приходит день.