Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

— Вот скажите, сестра Уиттакер, — спросил ее он, — с какой стати Господь наш стал бы возражать против столь безобидного украшательства? Так ли оно отличается от шляпы, что носит сестра Ману, или драгоценностей, которыми украшает себя благородная леди-христианка из Лондона?

С годами преподобный Уэллс все сильнее отдалялся от ортодоксальных принципов миссионерства. К примеру, в 1810 году он перевел свою Библию на таитянский, не дождавшись одобрения из Лондона.

— Я не всю Библию перевел, видите ли, — признался он Альме, — а лишь те отрывки, которые, как мне казалось, понравятся таитянам. Моя версия оказалась гораздо короче знакомой вам Библии, сестра Уиттакер. К примеру, я опустил все упоминания о Сатане. Видите ли, со временем я пришел к выводу, что таитянам о нем в красках лучше не рассказывать, потому что, чем больше они узнают о Повелителе Тьмы, чем большее почтение и любопытство он у них вызывает. К примеру, в этой самой церкви я видел молодую замужнюю женщину, которая стояла на коленях и совершенно искренне молилась Сатане, чтобы ее первенец оказался мальчиком. Когда же я попытался исправить ее прискорбную ошибку, она сказала: «Но я хочу заслужить благосклонность единственного Бога, которого вы, христиане, так сильно боитесь!» С тех пор я старался о Сатане больше не говорить. Нужно приспосабливаться, мисс Уиттакер! Нужно приспосабливаться!

В конце концов в Лондонском миссионерском обществе прослышали о приспособленчестве преподобного Уэллса и пришли в крайнее негодование; преподобный получил письмо, в котором Уэллсам было приказано немедленно вернуться в Англию и прекратить проповедническую деятельность. Однако Лондонское миссионерское общество было на другом конце света — что оно могло сделать? Тем временем преподобный Уэллс действительно перестал проповедничать, разрешив таитянке по имени сестра Ману делать это вместо себя, несмотря на то что та не совсем еще отреклась от всех своих старых богов. Но ей нравился Иисус Христос, и вещала она о нем весьма красноречиво. Известия об этом разозлили Лондонское миссионерское общество еще сильнее.

— Но я попросту не могу отчитываться перед Лондонским миссионерским обществом, — почти извиняющимся тоном сообщил преподобный Уэллс Альме. — Видите ли, их закон на нас не распространяется. Они не имеют понятия, что здесь творится. Здесь я отчитываюсь лишь перед Творцом всех наших благодатей, а мне всегда казалось, что Творец всех благодатей весьма симпатизирует сестре Ману.

И все же ни один таитянин так и не стал истинным христианином до 1815 года, когда король Таити Помаре отправил статуи всех своих священных идолов британскому миссионеру в Папеэте, приложив к ним письмо на английском языке, в котором говорилось, что король хочет предать огню всех своих старых богов и желает наконец принять христианство. Своим решением Помаре надеялся спасти свой народ. Остров в то время находился в бедственном положении. С каждым новым судном, причаливавшим к берегам Таити, среди таитян распространялись новые болезни. Целые семьи гибли от кори, оспы, дурных болезней, порожденных проституцией. По подсчетам капитана Кука, в 1772 году численность населения Таити составляла двести тысяч душ. К 1815 году это число сократилось до восьми тысячи. Болезнь не щадила никого — ни верховных вождей, ни землевладельцев, ни людей низкого происхождения. Сына самого короля унесла чахотка.

В результате таитяне усомнились в своих богах. Когда смерть наведывается в столь многие дома, рассудил преподобный Уэллс, все истины ставятся под сомнение. Бедствия множились, как множились и слухи о том, что Бог англичан карает таитян за то, что те отвергли Его Сына, Иисуса Христа. Этот страх подготовил жителей Таити к принятию Господа, и король показал своим подданным пример. И первое, что он сделал, став христианином, — приготовил роскошный пир и при всех откушал яств, не предложив их перед трапезой старым богам. Вокруг собралась толпа, люди в панике ожидали, что король умрет на их глазах, пораженный рассерженными богами. Но он не умер.

После этого христианство приняли все. Ослабленный, униженный, уничтоженный, Таити наконец склонился перед Иисусом.

— Ну не удача ли? — спросил Альму преподобный Уэллс. — Ну не удача ли, а?

Он проговорил это все тем же веселым голосом беззаботного человека, которым говорил всегда. Вот чем смущал Альму преподобный Уэллс. Ей было трудно, даже, пожалуй, невозможно понять, что крылось за этой беззаботностью, да и крылось ли там что-то вообще. Был ли он циником? Еретиком? Или простаком? Была ли его наивность наигранной или естественной? По лицу миссионера, вечно купающемуся в прозрачных лучах неподдельной искренности, этого было не понять. Лицо преподобного Уэллса выражало такую открытость, что при взгляде на него устыдился бы человек подозрительный, жадный или жестокий. При взгляде на него устыдился бы и лжец. Это лицо иногда заставляло устыдиться и Альму, ведь она не все поведала ему о своем прошлом. Иногда ей хотелось взять его крошечную руку в свои огромные ладони и, опустив уважительные обращения «брат Уэллс», «сестра Уиттакер», сказать ему просто: «Я была не до конца честна с вами, Фрэнсис. Позвольте рассказать вам мою историю — о моем муже и нашем странном браке. Прошу, помогите мне понять, кем был Амброуз. Прошу, расскажите все, что сумели узнать о нем, и прошу, расскажите все, что знаете о Мальчике».

Но Альма так не сделала. Уэллс был священником, достойным христианином и женатым человеком. Разве можно было говорить с ним о таких вещах?

Однако преподобный рассказал ей о себе все и, кажется, ничего не утаил. Он рассказал, что всего через несколько лет после того, как король Помаре принял христианство, у них с миссис Уэллс родилась еще одна девочка, чего никто из них уже не ждал. И на этот раз ребенок выжил. Миссис Уэллс узрела в этом знак одобрения Божьего — за то, что Уэллсы помогли принести на Таити христианство. Поэтому девочку назвали Кристиной. В то время семья Уэллсов жила в лучшей хижине поселка рядом с церковью — той самой, где сейчас жила сестра Ману, — и они все были очень счастливы. Миссис Уэллс с дочкой разводили львиный зев и живокость и устроили у дома настоящий английский садик. Как все дети на острове, их дочь научилась плавать раньше, чем ходить.

— Кристина была моим счастьем и моей наградой, — промолвил преподобный Уэллс. — Но моя жена считала, что Таити — не место для юной англичанки. Слишком сильно тут дурное влияние. Я был с ней не согласен, но так уж она считала, моя миссис Уэллс. И когда Кристина стала юной леди, миссис Уэллс отвезла ее обратно в Англию. С тех пор я их больше не видел. И не увижу.

Альме это показалось несправедливым. Ни один добрый англичанин, подумала она, не должен оставаться здесь, посреди южных морей, сам по себе и встречать старость в одиночестве. Она вспомнила отца в его последние годы: что бы он делал без Альмы?

Словно прочтя ее мысли, преподобный Уэллс промолвил:

— Мне не хватает моей милой жены, разумеется, да и Кристины, но совсем без близких я не остался. Сестра Ману и Этини для меня сестры не только по названию. Что касается нашей миссионерской школы, то за все годы мне выпала удача воспитать нескольких блестящих, добросердечных учеников, которых я считаю своими детьми. Некоторые из них сами теперь стали миссионерами. Они служат проповедниками на дальних островах, эти наши туземные ученики. Таматоа Маре проповедует Евангелие на великом острове Райатеа. Стараниями Патии длань Спасителя простирается теперь и на Хуанхине. А Паумоана без устали славит имя Господа на Бора-Бора. Видите ли, на Таити существует такое понятие — тайо, это что-то вроде усыновления: так чужие люди становятся родней. Когда вступаешь с туземцем в тайо, ваши генеалогические древа объединяются, и вы становитесь частью наследия друг друга. По крайней мере, так на это смотрят таитяне, да и я тоже. Генеалогия здесь очень важна. Есть таитяне, способные назвать своих предков в тридцатом колене, мы так перечисляем хронологию библейских родов. Стать частью этих родов — великая честь. Поэтому можно сказать, что у меня есть мои сыновья-таитяне, живущие на этих островах, — они для старика отрада.

— Но они же живут не с вами, — вырвалось у Альмы. Она знала, как далеко отсюда Бора-Бора. — Они не помогают вам и не сумеют позаботиться о вас, если вам понадобится их помощь.

— Вы правы, но меня греет мысль об одном лишь их существовании. Боюсь, моя жизнь кажется вам довольно печальной. Не спешите с выводами. Я живу там, где должен жить. Поймите, я никогда не смог бы бросить свою миссию. Моя работа здесь — не временное занятие, сестра Уиттакер. И не служба, после которой выходят на пенсию и доживают дни в комфорте, впав в старческий маразм. Моя работа состоит в том, чтобы эта маленькая церквушка осталась на своем месте до конца моих дней, как плот, способный спасти всех от штормов и невзгод этого мира. И если кто захочет взойти на мой плот, да будет так. Я не могу никого принудить взойти на него, но как я могу бросить свой плот? Моя добрая жена винит меня в том, что христианином у меня получается быть лучше, чем миссионером. Пожалуй, она права! Я даже не знаю, удалось ли мне обратить в свою веру хоть одного человека. Но эта церковь — моя миссия, сестра Уиттакер, и потому я должен здесь оставаться.