— Напротив! Сможете, отец! Но скажите мне, не знаете ли вы рейтара по имени Макабр? Мне кажется, я слышал от вас несколько раз это имя.
— Макабр? Да, конечно, я знаю это имя, и человека тоже, если это тот самый, кто…
— Он давно вас не видел?
— Черт возьми! Да! Лет двадцать или тридцать… Может быть, и больше!
— Ну что ж, это хорошо! Показывайтесь без опаски; изображайте трактирщика, и мы найдем способ бежать.
— Это невозможно, дитя мое, — сказал маркиз, продолжая раздеваться. — Мы имеем дело с пройдохами. Представьте себе, они пришли, произведя не больше шума, чем стадо идущих шагом мулов, которых ведет один-единственный человек. Я не остерегался; хозяйка спала в уголке у очага; я был в комнате, читая «Астрею» в ожидании, пока пробьет час.
— Спрячем «Астрею»! Повара не читают книг, переплетенных в шелк, — сказал Марио, схватив том, машинально положенный маркизом рядом со шляпой, когда расположился в комнате трактирщика.
И тем временем, как только маркиз освобождался от одной из частей своего наряда, мальчик прятал ее под вязанками хвороста на маленьком чердаке по соседству.
— Но ты, бедное мое дитя, — продолжал маркиз, — значит, они не узнали в тебе дворянина? Они не причинили тебе зла, Боже мой?
— Нет, нет; поговорим о тебе, отец мой. Значит, ты не пытался выйти до того, как они выставили своих часовых?
— Нет, конечно. Я ни о чем не подозревал! Они так мало шумели, что я думал — это привал погонщиков мулов, и только когда они окружили дом, они немного возвысили голоса, и я увидел через окно, что попал в западню, устроенную худшими разбойниками и убийцами, каких я только знаю. Я сидел спокойно, думая, что они вскоре уйдут; но я услышал и немного понял несколько итальянских слов. Они, я думаю, собираются остаться здесь до рассвета. И тогда я сказал себе, что, не увидев меня в Брильбо, где меня ждали к десяти часам, мои люди, беспокоясь обо мне, придут ночью за мной сюда, где, как им известно, я должен остановиться. Лучше было бы подождать их. Этих рейтаров не больше дюжины; я довольно точно их сосчитал, и когда я увижу наших людей, я сумею проложить нам путь добрыми ударами шпаги, раздавая их этим негодяям.
— Отец, — сказал Марио, смотревший в окно. — Их сейчас по меньшей мере двадцать пять! Потому что только что прибыла еще одна шайка. Наши люди еще и не думают идти за тобой, и с минуты на минуту эти рейтары могут обыскать дом сверху донизу, чтобы пограбить.
— Что ж, дитя мое, вот я и переоделся с головы до ног; оставайся при мне, как будто ухаживаешь за больным хозяином. Если сюда придут, нас не тронут. Истязают и грабят только хорошо одетых людей на хороших лошадях… Ах, кстати, из-за моего коня меня узнают. Они должны были видеть его!
— Твой конь спрятан, и мой тоже.
— Правда? Это, стало быть, храбрый конюх нашел способ… Но почему они так кричат, эти разбойники? Ты слышишь их?
— Это они меня зовут! Оставайся здесь, отец; не запирайся: это вызовет подозрения. Смотри, они входят в комнату внизу. Я иду туда! Слушай все: перегородки тонкие; постарайся понять, и будь полностью готов прийти, если я в свою очередь позову тебя.
Глава пятидесятая
Марио спустился, словно кошка, по маленькой лесенке, что вела из комнаты хозяина в парадный зал, и оказался перед капитаном Макабром.
Лейтенант Сакканс тоже был там, и с ним двое или трое с такими же физиономиями висельников.
Внешность человека, носившего зловещее имя Макабр, была на первый взгляд менее неприятной, чем у лейтенанта. Лицо последнего было предательским и холодным, смех — свирепым. Лицо Макабра говорило лишь о тупой грубости, старавшейся выглядеть внушительно.
На этом лице, поглупевшем от усталости и разгула, совсем не осталось места для улыбки. Мускулы, казалось, затвердели и окостенели; светлые глаза казались неподвижными, словно нарисованные. Резкие черты напоминали черты Полишинеля, но без его насмешливого и оживленного выражения. Большой шрам на челюсти парализовал один угол рта и странным образом разделил рыже-седую бороду, которая казалась растущей косо и частично против шерсти. Большая волосатая родинка увеличивала горбину сильно выдающегося носа. Пальцы до самых ногтей ощетинились серыми волосами.
Человек был маленьким и худым, но широкоплечим, и подобравшимся, словно кабан, от которого у него была и рыжая шерсть, и низко посаженная голова. Он казался очень пожилым, но его вид еще говорил об исполинской силе. Резкий голос, постоянно державшийся на повышенном, командном тоне, в устах этого глупца звучал простуженным громом и заставлял дрожать стаканы на столе.
Он был одет на манер рейтара, в полукафтан и набедренники из буйволовой кожи, латы и шлем из лакированного железа. Дрянное черное, совершенно ощипанное перо торчало на этом черном и блестящем шлеме. Он носил крепкий и широкий немецкий меч, о который легко ломалось сверкающее копье французских конных латников. «Пистоли с огненным камнем», первый образец кремневого пистолета, которому наши солдаты напрасно предпочитали еще оружие со шкивом и фитилем; короткий мушкет и перевязь, снабженная мешочками из черной кожи, содержащими заряды пороха и пуль, дополняли его полевое снаряжение.
Его личный эскорт составляли два конных разведчика, страдиота, и два оруженосца, совмещавших исполнение обязанностей пажа и кузнеца.
Кроме того, у него было семь хорошо вооруженных солдат на хороших конях, рейтаров, никогда с ним не расстававшихся и составлявших цвет его отборного войска. По крайней мере, так мы можем перевести эквивалентами, принятыми в обычае того времени, чины и звания этой роты иностранных авантюристов, где каждый из командиров менял, в силу своей власти или прихоти, организацию, снаряжение и состав.
Марио не ошибся, насчитав двадцать пять человек в банде, состоявшей из людей лейтенанта и вновь прибывших с капитаном.
— Что за грязный трактир! — презрительно крикнул капитан, очищая тяжелые подошвы своих грубых и заляпанных грязью сапог о чистые и блестящие перекладины орехового стула. — Это что, огонь для ночных путников? В этой лачуге дров не хватает?
— Увы, сударь! — ответила служанка, бросая охапку хвороста в камин, уже хорошо горящий. — Мы не можем сделать большего: мы в равнинном краю, и дерево здесь редкость.
— Вот еще худшая дура, и еще большая уродина, если только это возможно, чем ее хозяйка! — продолжал любезный Макабр. — Ну, беззубая красотка, вот как согреваются, когда дрова дороги!
И он бросил в большой камин стул, о который только что чистил сапоги.