Трактир «Красного Петуха» был построен основательно, в два довольно высоких этажа, и крыт ярко-красной черепицей, видной на версту в округе. Покровительство соседних сеньоров помогло мэтру Пиньу добиться разрешения поставить на своей крыше флюгер — дворянская привилегия, на какую он, по его словам, имел право, поскольку ему часто выпадал случай принимать у себя знать. К пронзительному непрестанному скрипу этого флюгера, казавшегося мишенью всех дуновений равнины, присоединялось постоянное хлопанье большой вывески из кованого железа, изображавшей «Красного Петуха» во всем блеске, гордо качавшегося на конце кронштейна над одним из окон второго этажа.
Напротив дома, по другую сторону дороги, находилась просторная конюшня, крытая соломой, и длинные навесы — под ними укрывалась свита, которую знатные охотники таскали за собой. Трактир предназначался для всадников.
Известно, что в те времена трактиры еще разделялись на гостиницы, ночлеги и харчевни. Ночлеги предназначались именно для ночевки, а харчевни — для обеда путников; эти последние представляли собой скверные трактиры, где приличные люди останавливались лишь за неимением лучшего, и где иногда подавали воронье и ослиное мясо, а также «Сансеррского угря», то есть ужа. Ночлеги, напротив, часто были очень роскошными.
Гостиницы кроме того делились на трактиры для пеших и трактиры для конных. Там можно было получить обед и ужин. На вывеске «Красного Петуха» большими буквами было написано:
ГОСТИНИЦА С КОРОЛЕВСКОГО ДОЗВОЛЕНИЯ
И под этим:
ОБЕД ДЛЯ КОННОГО ПУТНИКА ДВЕНАДЦАТЬ СУ;
НОЧЛЕГ ВЫШЕНАЗВАННОГО ДВАДЦАТЬ СУ
Королевские грамоты поддерживали привилегии трактирщиков. Пеший путешественник не мог остановиться в гостинице для всадников, и наоборот.
«Французские законы запрещают одному тратить слишком много, другому — не потратить достаточно».[58]
Марио, видевший освещенные окна, не удивился радостному ржанию, которое испустила его маленькая лошадка примерно в двух сотнях шагов от трактира. Он подумал, что она узнает места.
Однако его удивило то, что она внезапно свернула влево и упиралась, не желая возвращаться на правильный путь.
Мальчик насторожился, прислушиваясь.
Ему послышался топот конских копыт, идущий от трактира, еще скрытого от него ночными испарениями. Он обрадовался этому.
— Мой отец здесь, — сказал он себе. — Со всеми своими людьми; возможно, с господином д'Арсом или его свитой. Поедем скорее.
Но Коке заставил так долго просить себя двинуться вперед, что юный всадник решил: надо попробовать «понять его мысль». Он внезапно остановил свою лошадку и услышал намного ближе от себя, чем из конюшни трактира, хорошо знакомое ему ржание Розидора, верного парадного коня маркиза.
— Так мой отец здесь? — сказал он сам себе. — Не надо бы нам встречаться на дороге.
И, поскольку слева от себя он различал лишь какую-то густую поросль, он бросил повод на шею Коке, уверенный, что тот сумеет найти своего товарища.
В самом деле, Коке вошел в заросли и остановился перед покосившейся и растрескавшейся лачугой.
Это была старая гостиница «Красного Петуха», которую оставили разрушаться лет двадцать тому назад. Буа-Доре, Гийом и господин Робен дали деньги на постройку новой и подарили ее мэтру Пиньу как свидетельство того, как высоко они ценят его честность и его кулинарные таланты.
Глава сорок девятая
Марио вошел беспрепятственно, двери не было.
Он коснулся Розидора, которого узнал по его сбруе, по тонкой коже, как и по ласкающему голосу; то обстоятельство, что конь его отца спрятан в этих развалинах, заставило его призадуматься.
Маркиз, возможно, и сам скрывался. Возможно, он тоже был здесь.
Марио поискал, осторожно позвал и, убедившись, что он один, решил, что должен последовать примеру, который, казалось, был ему подан, и, привязав Коке за уздечку рядом с Розидором, пешком и бесшумно направился к новой гостинице.
Он пробрался вдоль кустов и вышел незамеченным прямо посреди группы всадников, расположившихся на этом месте; одни из них заводили лошадей в большую конюшню напротив; другие, уже вышедшие оттуда, стояли посреди дорога и вполголоса с загадочным видом обменивались непонятными для Марио словами.
Он незаметно проскользнул между ними, но, когда он оказался на пороге просторной кухни трактира, освещенный светом очага, который тот отбрасывал наружу, он почувствовал, что грубая рука схватила его за ворот и грубый голос сказал по-французски, но с сильным немецким акцентом:
— Сюда нельзя входить!
В то же время он увидел по обе стороны двери двух невысоких черных людей, вооруженных до зубов и стоявших на часах.
Тогда ему на память пришли слова Санчо и то, что Пилар сказала ему об ожидаемом бандитами подкреплении.
«Я попал в осиное гнездо, — сказал он себе. — Но я переоделся, и они примут меня за маленького попрошайку. Мне совершенно необходимо узнать, здесь ли мой отец».
Тогда он протянул руку и стал клянчить жалобным тоном, какой он слышал у цыган и каким пользовался иногда сам, смеясь исподтишка, во время своих странствий с этой «почтенной компанией».
Его сразу же отпустили, но приказали убираться, а поскольку он не понимал, ему пригрозили, изобразив, будто целятся в него.
Он собирался удалиться, твердо решив вернуться, когда другой голос, шедший из трактира, отдал приказ на немецком языке, и сразу же вместо того, чтобы оттолкнуть его от двери, его снова схватили за ворот и втолкнули в кухню.
Там, не успев ни в чем разобраться, он оказался перед длинным, сухим и темным человеком в военном мундире, который сказал ему с итальянским акцентом:
— Подойди, малыш, и если у тебя есть письмо, дай мне его.
— У меня нет письма, — ответил Марио, уверенно глядя на него.
— Значит, поручение на словах? Говори!
— Прежде, чем говорить, — сказал ребенок с большой находчивостью, — я должен знать, с кем говорю.
— Черт! — сказал чужеземец с презрительной улыбкой. — Какой осторожный мальчик; это хорошо! Вот пароль: Сакканс и Макабр![59] А тебе какое имя назвали?
— Лa-Флеш, — наугад ответил Марио.
— Эй, что это такое? — нахмурившись, сказал итальянец. — Это какая-то бессмыслица!
— Погодите! — воскликнул вдохновленный этим ответом Марио. — Это не все. Нет ли в вашем пароле слова «грабеж»?
— Это больше подходит, — ответил тот, продолжая зловеще улыбаться. — Но и это не все, маленькая обезьянка! Память вам изменяет!