если до этого времени им не выплатят королевского жалованья, составить конфедерацию, уйти в Польшу и Литву и «там получать за свои заслуги в столовых имениях его величества короля».
В довершение всего Сапега тяжело заболел и 14 сентября, за день до назначенного срока, скончался, так и не дождавшись от Сигизмунда денег и не успев стать явным мятежником. Его смерть оказалась настоящим бедствием для поляков. Сапежинцы распались на ряд мародерствующих шаек, помощи от которых осажденным полякам ждать уже не приходилось.
Зато наконец-то ими было получено известие о походе на Москву гетмана Ходкевича с многочисленным войском. Гетман, однако, не спешил. Лето прошло, а о нем не было ни слуху ни духу. Поляки же, оставшись после распада отряда Сапеги без подвоза продовольствия, совсем оголодали и «необыкновенно обнищали». На одном пиру, данном Гонсевским «панам воинам», лучшими блюдами были заплесневелые сухари с хреном, каша с перцем, квас и вода. Однако вскоре и эти продукты попали в разряд деликатесов. Поляки ели ворон, собак, кошек, крыс, ремни и сапоги; наконец дошло до людоедства. Однажды к военному судье пану Александру Ровницкому пришли солдаты, жалуясь на нестерпимый голод. У самого Ровницкого тоже не было ни крошки. Но солдаты стали угрожающе роптать, и тогда пан судья «дал им двух пленных, потом трех». Тащили в Кремль и трупы русских, убитых во время вылазок. Своих пока еще не трогали.
По всей Русской земле росло негодование не только против поляков, но и против «казачества и казачьих воевод», чтобы «не давать казакам дурна никакого делать». Патриотическое воодушевление русских людей в основе своей продолжало оставаться религиозным. Освобождение отечества начиналось с сокрушения о своих грехах, потому что выпавшие стране испытания представлялись заслуженной карой за грехи всего народа. Духовенство всеми силами поддерживало этот благочестивый настрой. Оно требовало от русских людей покаяния, многодневных постов, стремилось ободрить свою паству молебнами о спасении отечества и рассказами о чудесных видениях и грозных для врагов знамениях. После смерти в начале 1612 года патриарха Гермогена средоточие духовных сил народа переместилось из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, откуда архимандрит Дионисий рассылал по городам и весям грамоты с призывом освободить столицу и спасти веру и государство.
Свет и на этот раз засиял с востока. Герои и богатыри на Руси, казалось, уже перевелись; зато нашлись два обычных человека, робко и даже как будто неохотно выступившие из безликой растерявшейся массы русских людей, – и лишь для того, чтобы после своего беспримерного подвига снова раствориться в ней. Эти двое – русский мужик и русский служилый человек – явили редчайший пример бескорыстного служения отечеству, и, видимо, не случайно их, и только их, изображением потомки решили украсить Красную площадь.
В октябре 1611 года в нижегородской земской избе выборные люди собрались потолковать о бедственных временах. Присланное недавно в Нижний послание Гермогена уведомляло о новой опасности, грозящей православной вере – решении Заруцкого и Марины посадить на престол «воренка», – и привело нижегородцев в уныние. «Верно, не будет нам избавления, а надо чаять еще большей гибели!» – таков был общий глас.
Тут встал земский староста и торговый человек Козьма Захарьич Минин-Сухорук и заговорил. Нижегородцы знали его за деятельного и практичного человека, правда не брезгавшего взятками, – словом, он был добросовестный староста в духе своего времени. А тут он завел речь о странных вещах – сказал, будто ему трижды явился преподобный Сергий, призывая послужить родине. С недоверием и изумлением смотрели нижегородцы на своего старосту. Стряпчий Иван Биркин и вовсе не поверил ему:
– Врешь! Ничего ты не видел!
Но грозный взгляд, брошенный «духовидцем» в его сторону, заставил его умолкнуть. А Минин продолжал:
– Православные люди, похотим помочь Московскому государству, не пожалеем животов наших, да не токмо животов – дворы свои продадим, жен, детей заложим. Дело великое! Но мы свершим его, если Бог поможет.
Не сразу удалось ему расшевелить нижегородцев, но на другой день жертвенный порыв охватил весь город. Люди отдавали последнее ради спасения веры и отечества. Минина единодушно выбрали старшим человеком.
Потом стали думать, кому ударить челом быть их воеводой, чтобы этот военачальник был искусен в ратном деле и прежде не обвинялся в измене, и, по совету Минина, остановились на князе Дмитрии Михайловиче Пожарском, который в это время залечивал раны в своей вотчине Линдехе, в Суздальском уезде. Пожарские происходили из стародубских князей Суздальской земли. К тому времени они уже принадлежали к «захудалым» княжеским родам, и первая половина жизни князя Дмитрия Михайловича прошла вполне тихо и незаметно. Безупречной нравственностью он не отличался, и при Годунове его фамилия значилась в списках доносчиков, которых царь Борис во множестве расплодил вокруг трона; зато Пожарского не видали ни в Тушине, ни под Смоленском, и даже после Клушина он остался верным царю Василию. Впоследствии он сражался рядом с Ляпуновым, а ранение избавило его от предосудительной близости с Заруцким. Выдающимися воинскими подвигами князь не блистал, на его счету было несколько удачных стычек с воровскими шайками.
Пожарский вначале отказался принять должность главного воеводы, ссылаясь на неспособность, но после настоятельных просьб нижегородцев сдался, с искренней скромностью выразив сожаление, что нет князя Василия Голицына, которому он охотно уступил бы первое место. Со своей стороны, он предложил Минина в распорядители войсковой казной, и тот в свою очередь долго отказывался, а затем, вздохнув, принял эту должность. Дело он повел круто, железной рукой. Вся Нижегородская земля была обложена пятой деньгой на нужды ополчения – то есть каждый житель должен был отдать в войсковую казну пятую часть имущества. Поблажки не давали ни боярам, ни церквам, ни монастырям. Неимущих насильно продавали в кабалу и взимали налог с их хозяев.
По другим городам Пожарский и Минин разослали грамоты, в которых говорилось: «Будем над польскими и литовскими людьми промышлять все как один, сколько милосердый Бог помощи даст. О всяком земском деле учиним крепкий совет, а на государство не похотим ни польского короля, ни Маринки с сыном». На московский престол предлагалось выбрать всей землей, «кого нам Бог даст». С этого времени Пожарский и Минин стали представлять единственную национальную и, следовательно, законную власть в Русской земле.
Нижегородские грамоты читали повсюду на народных сходках и потом, следуя примеру нижегородцев, собирали деньги и рати и высылали под руку главного воеводы, князя Пожарского. К движению присоединилось и некоторое число «добрых» казаков. Центром сбора ополчений стал Ярославль.
Осажденные в Москве поляки всю зиму терпели жестокий голод. В январе они писали Ходкевичу, что были бы рады сражаться и дальше, «если б им не изменяли силы и не замирал пульс». Между тем войско Ходкевича, по мере