и ранил в руку.
– Я научу тебя топить ханов и сажать мурз в темницу! – вскричал Урусов. Вытащив саблю, он отрубил Вору руку, а затем голову.
Татары, соскочив с коней, раздели тело Вора и изрубили в куски. Убили также некоторых бояр, остальным удалось уйти. Урусов с татарами сбежали, подавшись в Крым. Расчлененное тело Вора осталось лежать в залитых кровью санях посреди заснеженного поля.
Первым в Калугу прибежал любимый шут Вора Кошелев и рассказал о случившемся. Калужане не поверили ему, однако на всякий случай ударили в набат и всем городом отправились на место убийства удостовериться в смерти Вора. Найдя его тело, калужане ночью привезли сани с покойником в город. Марина, бывшая в то время на сносях, с воплем выбежала из дома, рвала на себе волосы, просила, чтобы ее убили вместе с мужем, и даже сама пыталась заколоться, но лишь легко ранила себя. Она сокрушалась не о Воре, а о себе, о своем безвозвратно погибшем величии. Потом она всю ночь, растерзанная, растрепанная, бегала по городу с факелом, призывая к мести. Однако калужане не вышли из своих домов. Тогда Марина кинулась к казакам Заруцкого. Надо сказать, что осенью она близко сошлась с этим лихим атаманом; возможно, уже тогда они стали любовниками. По словам современника, Марина поняла, что «его неугомонной голове хватало энергии и смысла на все, особенно если предстояло сделать что-нибудь злое». Действительно, Заруцкий возмутил казаков и к утру в городе не осталось ни одного живого татарина – все они, ни словом ни духом не ведая о заговоре Урусова, оказались заложниками его мести.
Вора похоронили с почестями в местной церкви. Через несколько дней Марина родила сына, которого нарекли Иваном. Калужане торжественно окрестили его по православному обряду в той же церкви, где похоронили Вора. У Марины вновь появилась охота жить. Она требовала присяги своему сыну как законному наследнику московского престола. Однако в городе уже разразилась междоусобица. Князья Трубецкой, Шаховской, Черкасский и боярин Бутурлин возмутили часть жителей, с тем чтобы целовать крест королевичу Владиславу. Другие ждали, что скажет Москва. Вокруг Марины быстро образовалась пустота. По словам Авраамия Палицына, «и остася сука с единем щенятем, к ней же припряжеся законом сатанинским поляк Ивашка Заруцкий, показуяся, яко служа ей и тому ея выблядку». К Марине приставили стражу, Заруцкий пытался бежать, «но мир не выпустил его».
Сапега, узнав о смерти Вора, подступил к Калуге, требуя присяги Владиславу и освобождения Марины. Калужане туманно известили его, что они целуют крест тому, кто будет на Москве царем, и не впустили в город.
Только теперь удостоверилась Марина в крушении своих надежд и, забыв обо всем другом, думала только о спасении своей жизни. «Освободите, освободите меня, ради бога! – заклинала она 30 декабря своего паладина Сапегу. – Мне осталось жить всего две недели! Вы пользуетесь доброй славой: спасите же несчастную. Избавьте, избавьте меня! Милость Божия будет вам вечной наградой».
Но энтузиазм ее паладина уже давно перегорел. Сапега постоял еще день под городом и отступил.
Призрак Дмитрия исчез навсегда. А в скором времени должна была сгинуть с лица Русской земли и заполнившая ее нечисть.
Глава 8
Пани Заруцкая
Под Смоленском продолжались переговоры с послами думы. Камнями преткновения по-прежнему были крещение Владислава и Смоленск. Сигизмунд настаивал на сдаче города. Посольство проявляло такую же несговорчивость, как и сама крепость. Послы отговаривались неимением подобных полномочий, и король отправил соответствующее требование в Москву. 3 января 1611 года дума прислала ответ: смоленскому гарнизону сдаться его величеству королю и вообще «дальше не препятствовать делу». Но ни послы, ни Шеин не подчинились думе, сославшись на то, что документ не подписан патриархом.
А король уже открыто выступал в качестве обладателя Московской державы и издавал всевозможные распоряжения от имени Владислава и своего собственного. Впрочем, в Москве действительно считалось, что Владислав уже царствует. В церквах за него молились, от его имени чинили суд и чеканили монету, бояре получали земли и награды. Мария Нагая, например, выпросила себе богатую область Устюжну Железнопольскую, и даже известный нам Маржерет сделался русским помещиком. Сигизмунд пытался назначать и членов Боярской думы! В Москве на это сильно гневались. Король сам отваживал от себя боярство – единственную тонкую прослойку московских людей, которая его поддерживала.
Пока был жив Вор, дума нуждалась в короле и поляках, чтобы удержать Москву в своих руках. Когда же после его смерти такая надобность отпала, в Москве и Рязанской земле немедленно возникло патриотическое движение. Прокопий Ляпунов (брат Захара, который находился в составе посольства под Смоленском) в Рязани призывал весь народ спасать отечество от поляков и Литвы с тем, чтобы служить тому царю, которого изберут, по Божьему соизволению, всей землею. Думным боярам он отправил грамоту с угрозой изгнать их из столицы как недругов. Патриарх Гермоген в Москве поддержал этот призыв. Летописцы передают, что по этому поводу между ним и боярином Салтыковым разыгралась бурная сцена: боярин схватился за кинжал, а престарелый патриарх поднял свой тяжелый пастырский крест. По сути своей движение это было не столько национальным, сколько религиозным, ибо слова «русский» и «православный» были, собственно, синонимами; переход в другую веру рассматривался законом как государственная измена и карался смертью. Поэтому русские люди отнюдь не отвергали напрочь Владислава, коль скоро он согласится принять крещение по православному обряду. Для родовитого боярства, помимо того, непреодолимым соблазном была польская вольность.
В Рязань стекались ратные люди из Ярославля и Нижнего Новгорода, из Суздаля и Мурома, Вологды и Поморья. Прокопий Ляпунов принимал к себе всех, лишь бы только увеличить свои силы. Вскоре рядом с ним очутились и Заруцкий с казаками, и Трубецкой с калужанами, и другие бывшие приверженцы Вора. Теперь они призывали присягать малолетнему сыну Марины, предусмотрительно крещенному ей в православие. Благодаря содействию Ляпунова Заруцкий наконец выехал с Мариной из Калуги и, оставив свою любовницу в Туле, присоединился к ополчению.
Пытался прицепиться к знамени Ляпунова и отряд Сапеги. Усвятский староста писал воеводе: «Знайте о нас, что мы люди вольные и не служим ни королю, ни королевичу…» – и далее разоритель Троице-Сергиевой лавры наставлял: «Поэтому вы должны действовать заодно с нами и защищать православную веру и святые церкви; а за вас… мы готовы жизнь положить». Но оказалось, что им трудно столковаться. Ляпунов не только требовал заложников в обеспечение верности усвятского старосты, но и настаивал, чтобы Сапега ушел от Москвы к Можайску – препятствовать подходу поляков к столице с запада. А Сапегу именно и тянуло в Москву! Стороны не смогли договориться, и, поскольку переговоры велись втайне, Сапега остался с королем, получив от