Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

среднестатистическим гражданским маркером для каждого жителя империи. Гражданский идентификатор ориентирован не столько на внутреннее употребление, сколько на внешнее зарубежное представительство (политическую, экономическую, культурную и проч. активность). Империя потому и империя, что делегирует за границу теперь не только дипломата и купца, редко путешественника, но — рядового гражданина. В этом словосочетании важно как первое, так и втрое. Внешний вектор отныне формирует новую русскую идентичность в имперский период. Вслед за ним начинается движение в пользу первенства гражданской идентичности и внутри страны. Если внешний импульс был полностью организован государством (в этом первейшая заслуга царя‐реформатора, а потом императора Петра Великого), то внутренний импульс становится делом народа и Церкви. Но делом «по образу и подобию» государственного, с тем же содержательным посылом. Русский народ и Церковь начинают действовать не просто как цивилизационная сила (народ) и духовная миссия (Церковь), но как определенная сила, выполняющая и гражданские задачи.

Конечно, заметна уже разделенность единого до недавнего времени народного тела; одна часть его, в лице аристократии, по воле государства (а потом и по собственной воле и желанию) начинает посещать заграницу. Там погружается в иную культуру, язык, иное этническое бытие и в какой‐то степени перестает считать себя частью народа, отрывается от общенародного тела. Остальной народ, получив со временем именование «простой народ» (начало XIX в.), движется в ином направлении; как представитель власти, гражданского общества и закона — в Сибирь, на Дальний Восток, на Кавказ, в Прибалтику, на пограничье нынешних Украины и Белоруссии. Как оценить состояние русской этничности в этот период? С одной стороны, происходит ее умаление и определенное оскудение, она ослабляется за счет такого расщепления на аристократию и простой народ. С другой стороны, приобретается колоссальный цивилизационный опыт, недоступный в прежние времена. То есть социальность (в узком смысле этничность) народа становится более гибкой, способной действовать и в высококультурной — европейской среде, и в глубоко архаичной среде, среди сибирских и дальневосточных «инородцев», и среди кавказских народов, имеющих древнюю культуру, но страдающих от слабой государственности и разобщенности. Приобретается и новый религиозный опыт, связанный с широкими миссионерскими проектами Церкви по всему периметру границ и даже далее их (Япония, Корея, Китай). Позже это позволило в полной мере воспользоваться этим бесценным опытом в тяжелые годы вынужденной эмиграции после 1917 г.

Так гражданско‐правовая идентичность, заняв в имперский период первенствующее положение в русской идентичности, чрезвычайно обогатила два других компонента этничности — религиозный и этнический (социальный). В этом главная специфика имперского периода существования русской этничности. С этим итогом русский человек вступил в советскую эпоху. Замечу, вступил с громадным положительным, самобытным опытом гражданского характера, гражданской идентичности. Несправедливы те исследователи, которые пишут, что гражданские институты в предреволюционной России только начали складываться[574]. Советской власти было с чем бороться за семьдесят лет ее существования! Но речь в данном случае идет не о борьбе советской власти с русской этничностью (об этом см. главу 2 второй части), а об использовании русской этничности особым образом.

В русской этничности советской власти был интересен только гражданско‐правовой компонент, столь взлееянный и обогащенный в предыдущую эпоху. Не нужны были ни этнический, ни религиозный компоненты этничности. Но, в отличие от имперской власти, действовавшей инициативой и личным примером (сам царь Петр I ехал в Голландию учиться корабельному ремеслу), советская власть предпочитала насилие и обман. Этническая и религиозная идентичности русских были подвергнуты репрессиям и тщательной чистке. В то же время обогащенная энергиями империи гражданская идентичность стала подниматься на щит, но уже не как русско/российская идентичность, а как советская. Только гражданская и только советская. Русский человек, первый из всех народов СССР, должен был явить пример растворения своей этничности в советскости, первым пройти путь созидания строго гражданской идентичности, очищенной от всех «посторонних» примесей. Великая Отечественная война заставила внести коррективы в этот процесс; этничность и религиозность опять были возвращены в строй, но как только война закончилась, опять подвергнуты репрессиям, хотя уже не так масштабно и очевидно. Но процесс нивелировки русской этничности продолжался до самого конца советской эпохи. С этим багажом — незаконченным процессом нивелировки гражданской идентичности русских — русский народ и застала новая — постсоветская, так называемая демократическая, — эпоха. Генеральных секретарей партии сменили президенты, как это было в западном обществе.

Современная эпоха, как эпоха торжества либерализма, казалось бы, должна была открыть перед этничностью все двери, предоставить ей полную свободу, вернуть все три компонента на места, создать благоприятные условия для развития и процветания русской этничности. Но этого не случилось. Опять внимание некрепкой поначалу государственной власти обратилось не ко всей этничности, а к ее гражданско‐правовой части. Однако нельзя было по‐прежнему, по‐советски, силой отсекать от гражданской этничности религиозность и этничность (социальность). Не было необходимых рычагов у новой российской власти (наверное, и желания) вернуться к имперскому опыту. Не было возможности действовать ни принудительно, ни добровольно. Но цель постепенно сформировалась: использовать гражданско‐правовую идентичность без остальных двух компонентов триединой этничности. Не сразу было найдено решение (уже при действующем ныне президенте), не сразу выстроена программа действия. Главное в этой программе — ненасильственная, но и не добровольная нейтрализация религиозного и этнического компонентов. В условиях господства постмодернистской действительности, т. е. когда любое большое понятие может быть рассмотрено с разных, равноценных точек зрения (например, «консервативность», имевшая прежде однозначную привязку к почвенности и религиозности, теперь можно было рассматривать локально и целево; она может быть какой угодно по содержанию, и ее отличают от «либеральности» лишь некоторые условности), — понятие «патриотизм» тоже было сегментировано и лишено монопольного оценочного содержания. Патриотизм мог теперь быть спортивным, музыкальным, военным, каким угодно. Исходя из этого, путь формирования гражданско‐правовой идентичности переставал быть прямым и однозначным; он становился локальным во времени и в пространстве. Но самое главное в этом его качестве — точечное, а не цельное обращение к нему со стороны власти — из‐за чего он перестал «тянуть» за собой этничность и религиозность (как это было в имперский период). Нынешняя гражданская идентичность формируется как «чистый продукт», без духовной основы, без опоры на этничность и религиозность и при этом достигается это без «сталинских репрессий» и насилия.

Надо учитывать и то, что в современной модели формирования гражданской идентичности — «российскости», религиозность и этничность отпущены государством в свободное плавание. Их официальная невключенность в процесс формирования гражданской идентичности заставляет оба указанные компонента действовать автономно, бессистемно и в общем‐то бессознательно, без понимания того, зачем это нужно и зачем они это делают. И в целом в этих програжданских действиях — церковном и общественном — наблюдается определенная анархия