Читать интересную книгу Директива Джэнсона - Роберт Ладлэм

— Магуир, — тихо сказал он в рацию.

Ответа Джэнсон не получил. Вместо этого он услышал очереди автоматических винтовок, потонувшие в частом треске карабинов Восточного блока.

Потом послышались крики людей — его людей — и лающие команды неприятельского дозора. Джэнсон потянулся к своей М-16 и получил удар по затылку. После этого он уже больше ничего не чувствовал.

Джэнсон лежал на дне глубокого черного озера, медленно скользя сквозь ил словно карп, и он мог бы оставаться там вечно, купаясь в мутном мраке, но что-то потянуло его к поверхности из уютного, беззвучного подводного мира, и свет ударил ему в глаза, даже обжег кожу. Он бился, пытаясь остаться внизу, но его неудержимо тащило вверх. Выталкивающая сила воды увлекала его, словно крючок, — и вот, открыв глаза, Джэнсон увидел над собой другую пару глаз, похожую на два черных дула. И он понял, что мир воды уступил место миру боли.

Джэнсон попытался сесть, но не смог — он решил, что настолько ослаб. Он предпринял еще одну попытку и обнаружил, что крепко привязан к носилкам, грубому полотну, натянутому между двумя жердями. С него сняли брюки и куртку. У него кружилась голова, перед глазами все плыло; Джэнсон узнал симптомы сотрясения мозга, но сделать он ничего не мог.

Быстрый обмен фразами по-вьетнамски. Глаза принадлежали офицеру — вьетконговцу или из армии Северного Вьетнама. Офицер видел перед собой пленного американского солдата, и в этом не было сомнений. Откуда-то донеслось завывание коротковолновой радиостанции, похожее на звучание расстроенной скрипки: звук нарастал и затихал, и наконец Джэнсон понял, что это сознание покидает его и возвращается снова. Солдат в черной пижаме принес жидкой рисовой каши и запихнул ложку в его пересохший рот. Как это ни странно, Джэнсон ощутил что-то похожее на благодарность; в то же время он понял, что для своих врагов он представляет большую ценность, является потенциальным источником информации. Их задача состоит в том, чтобы вытянуть из него эту информацию; его же задача — не выдать ее, при этом оставшись в живых. К тому же, как было известно Джэнсону, дилетанты, ведущие допрос, порой невольно выдают больше информации, чем получают. Он строго наказал себе сосредоточить все внимание... когда оно к нему вернется. Если, конечно, оно вообще когда-нибудь вернется.

Комок риса застрял у Джэнсона в горле, и он понял, что это жук, случайно попавший в кашу. На лице кормившего его вьетнамца мелькнула усмешка — вьетнамец был недоволен тем, что вынужден кормить янки, и это недовольство лишь отчасти смягчалось сознанием того, чемон его кормит. Но Джэнсону было все равно.

— Xin loi, — резко как хлопок бича произнес солдат.

Одно из немногих вьетнамских выражений, которые знал Джэнсон: «Сожалею».

Xin loi. Сожалею: война внутри ореховой скорлупы. Сожалею, что мы уничтожили деревню, пытаясь ее спасти. Сожалею, что мы сожгли напалмом твоих родных. Сожалею, что мы пытали пленных. Сожалею— расхожее слово на любой случай жизни. Слово, за которым не стоит никаких чувств. Мир стал бы гораздо лучше, если бы это слово произносили искренне.

Где он? В хижине где-то в горах? Вдруг Джэнсону быстро обмотали голову масляной тряпкой, и он почувствовал, как его отвязали от носилок и потащили вниз — не на дно озера, как во сне, а по подземному ходу, прорытому под корнями деревьев. Его тащили до тех пор, пока он не начал ползти на четвереньках, просто чтобы не ободраться о твердую землю. Подземный ход поворачивал то в одну сторону, то в другую; он поднимался вверх и спускался вниз, пересекаясь с другими; голоса становились приглушенными и снова отчетливыми, а потом опять терялись вдали; запах машинного масла, керосина и плесени перемежался со зловонием немытых тел. Как только вернулась симфония насекомых у подножия джунглей — ибо писк и жужжание дали понять Джэнсону, что он покинул подземный лабиринт, — его снова связали и усадили на стул. С головы сняли тряпку, и он вдохнул полной грудью горячий воздух. Веревка была толстая и грубая, такая, какой привязывают к бамбуковым причалам речные лодки, и она больно впилась в запястья и щиколотки. Над узорами из кровоточащих царапин и ссадин, покрывающих обнаженное тело, закружили тучи насекомых. Майка и трусы — все, что осталось на нем из одежды, — были покрыты коркой грязи из подземелья.

К Джэнсону подошел широкоскулый мужчина с глазами, казавшимися совсем маленькими за стеклами очков в стальной оправе.

— Где... остальные? — Казалось, рот Джэнсона был набит ватой.

— Солдаты твоего отряда? Убиты.Только ты живой.

— Вы вьетконговцы?

— Так говорить неправильно.Мы представляем Центральный комитет Фронта национального освобождения Южного Вьетнама.

— Фронта национального освобождения Южного Вьетнама, — повторил Джэнсон, с трудом артикулируя звуки растрескавшимися губами.

— Почему ты не носишь бирку?

Джэнсон пожал плечами, тотчас же вызвав удар бамбуковой палкой по затылку.

— Должно быть, потерял.

По обе стороны от ухмыляющегося офицера стояли два охранника. Оба были вооружены АК-47; на пулеметных лентах, которыми они были перепоясаны, висели 9-миллиметровые пистолеты «макаров». Один из них пристегнул к поясу нож, входящий в снаряжение «Морских львов». По царапине на рукоятке Джэнсон понял, что это его нож.

— Ты лжешь! — воскликнул офицер, ведущий допрос.

Он бросил взгляд на того, кто стоял у Джэнсона за спиной, — Джэнсон его не видел, но чувствовал исходящий от него запах, перебивающий даже сырую духоту воздуха джунглей, — и Джэнсон получил страшный удар в плечо. Судя по всему, прикладом карабина. Весь правый бок онемел от боли.

Он должен сосредоточиться — не на офицере, ведущем допрос, а на чем-то другом. Сквозь щели между бамбуковыми жердями стен хижины Джэнсон видел большие плоские листья, покрытые бисеринками дождя. Он тоже лист; и все, что на него упадет, скатится, подобно капле воды.

— Мы слышали, что вы, солдаты специального назначения, не носите бирки.

— Специального назначения? Увы. — Джэнсон покачал головой. — Нет. Я ее потерял. Зацепился за колючки, когда полз на животе по тропе.

Офицер, похоже, начал терять терпение. Пододвинув стул к Джэнсону, он наклонился вперед и похлопал его сначала по левой руке, затем по правой.

— Можешь выбирать, — сказал офицер. — Которую?

— Что «которую»? — недоуменно переспросил Джэнсон.

— Не делать выбора, — мрачно заметил широкоскулый офицер, — это тоже делать выбор.

Он перевел взгляд на того, кто стоял у Джэнсона за спиной, и сказал что-то по-вьетнамски.

— Мы ломаем твою правую руку, — чуть ли не нежно объяснил он Джэнсону.

Удар обрушился с силой молота: сменный ствол пулемета, использованный как самостоятельное оружие. Запястье и локоть Джэнсона лежали на бамбуковом подлокотнике кресла; лучевые кости руки висели между этими двумя точками. Они хрустнули, словно сухие ветки. Одна из них от удара раскололась: Джэнсон понял это по приглушенному скрипу, который он не столько услышал, сколько ощутил, — и по невыносимой боли, разлившейся по руке. У него перехватило дыхание.

Он пошевелил пальцами, чтобы узнать, подчиняются ли они ему. Они подчинялись. Кости перебиты, но нервные окончания не пострадали. И все же правая рука теперь практически совершенно бесполезна.

Скрежет металла о металл предупредил Джэнсона о том, что будет дальше: в массивные кандалы, надетые на щиколотки, был вставлен железный прут толщиной два дюйма. Затем невидимый истязатель привязал к пруту веревку и, набросив петлю Джэнсону на плечи, пригнул его головой к коленям. Запястья Джэнсона оставались привязанными к подлокотникам кресла; давление на плечо возрастало, сопровождаемое пульсирующей болью сломанной руки.

Он ждал следующего вопроса. Но минуты шли, а вокруг стояла полная тишина. Полумрак сменился полной темнотой. Дышать становилось все труднее; диафрагма с трудом двигалась в скрюченном пополам теле, а плечи, казалось, вставили в тиски, сжимавшиеся все туже и туже. Джэнсон отключился, снова пришел в сознание, но сознание было наполнено одной болью. Вокруг было светло — наступило утро? Или это уже день? Но он был совсем один. Джэнсон ненадолго пришел в себя только тогда, когда ему в рот влили жидкую бамбуковую кашицу. Трусы с него уже срезали, и под стулом стояло ржавое ведро. Затем петлю снова натянули — петлю, притягивающую плечи к ножным кандалам, прижимавшую голову к коленям, вырывающую руки из плечевых суставов. Джэнсон мысленно твердил как заклинание: «Застывший, как лед; прозрачный, как вода». Плечи у него горели, а он вспоминал, как в детстве летом на Аляске ловил рыбу на льду. Он вспоминал изумрудные бусинки на огромных, плоских листьях тропических растений, скатывающиеся вниз и не оставляющие после себя никакого следа. Ближе к вечеру ему наложили на сломанную руку импровизированную шину, привязав к ней бечевкой две дощечки.