ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЖИЗНЬ ВО СНЕ
Прибежище в Румынии
После нашего бегства из Петрограда в конце июля 1918 года и мучительных месяцев в Одессе, где свирепствовала «испанка», наш последний рывок доставил нас через границу. В промозглый и хмурый ноябрьский вечер мы с мужем сидели в румынском поезде. Позади осталась Россия, и мы не загадывали, что ожидает нас впереди. Рассудок мой оцепенел.
Я едва помню дорогу от границы до Кишинева, бессарабской столицы и резиденции военного губернатора. Последние силы ушли на прощание с русским конвоем и уяснение себе того, что это значит для меня. В Кишинев мы приехали очень поздно, и с вокзала нас отвезли в резиденцию губернатора, где мы намеревались переночевать. Назавтра предполагалось отправить нас дальше, в Яссы, провинциальный городок в Молдавии, где многие месяцы после оккупации немцами Бухареста томились румынские король и королева.
Дом, в котором обитал губернатор, помнится, стоял на невысоком холме. Он принадлежал богатому купцу из местных и был довольно вычурной архитектуры, с огромной мраморной лестницей, занимавшей чуть не все внутреннее пространство. Нас ждал ужин. Хозяева, генерал Войтаяно с женой, отсутствовали, и по дому хлопотали их дочь и губернаторская прислуга, но я так устала, что думать не могла о еде и запросилась к себе в комнату. У меня зуб на зуб не попадал, я вся продрогла от холода, мучительно ныла каждая косточка. Русская старуха–горничная, которую я вывезла из Одессы, помогла мне раздеться, кто то просунул через дверь чашку горячего супа, я выпила и отправилась в постель. Последнее, что я запомнила, были ледяные негнущиеся простыни, я словно лежала между мраморными плитами.
Когда через несколько дней я пришла в себя, то была в другой комнате и явно на другом этаже, изолированная от окружающих. В углу тихо переговаривались мой муж Путятин и невысокого роста бородатый господин в форме. Я была по пояс запелената, во рту сильный и крайне неприятный металлический привкус, от которого я не избавилась до конца болезни. Я позвала мужа, он подошел с бородатым господином, это оказался врач.
Потянулись долгие изнуряющие дни. Коротышка румынский врач настаивал, чтобы в комнате поддерживалась температура не ниже 30 градусов, и я была накрыта несколькими теплыми одеялами. Внешний мир перестал существовать для меня. От боли раскалывалась голова; грудь давила тяжесть; все тело ныло, я без роздыха металась в постели. По ночам меня душили кошмары. Меня не отпускал жар, я страдала от мучительной жажды, мне было по–настоящему трудно дышать. Хотя я очевидным образом боролась за жизнь, боролась я, не сознавая этого, без мысли о том, насколько опасно мое положение.
Миновал кризис, и я быстро пошла на поправку. Мне говорили, я чудом выкарабкалась. С ясным сознанием вернулись заботы и тревоги, отложенные болезнью. Положение в самом деле было серьезным. Моего отца арестовали большевики, с начала августа он был в тюрьме, а сейчас уже был ноябрь; родители мужа, на которых мы вынуждены были оставить нашего маленького сына, не решившись подвергнуть его опасностям нашего побега, смогли двумя месяцами позже уйти в городке Орша от большевиков к немцам — в том самом месте, где переходили границу и мы. Тогда мы еще были в Одессе. Мои расчеты подтвердились. За них ручались правильные документы, и их скитания были менее опасны, чем наши; люди они пожилые и особого внимания к себе не привлекали, могли передвигаться без спешки, малышу это только на пользу. Они благополучно добрались до Киева, и было решено, что там они задержатся, пока мы не подыщем в Одессе поместительное для всех нас жилье на осень. Но пришлось отказаться от этого плана. У нас не было денег, чтобы зажить своим домом, да к тому же выяснилось, что для постоянного местопребывания Одесса не подходит — слишком зыбкой была политическая обстановка. Мужчинам невозможно было подыскать себе занятие, и не могло быть и речи, чтобы обосноваться там.
И тут, опередив наши худшие ожидания, случилась последняя напасть. Когда мы и без того были рассеяны и разлучены с семьей, родителей мужа и нашего мальчика отрезали от Одессы украинские националисты, действовавшие на линии Одесса—Киев. Алек, брат мужа, бежавший с нами из Петрограда, раньше нас оказался в Румынии, но где он точно находился — мы не знали.
После болезни первым из внешнего мира ко мне донеслось сообщение о перемирии. Это была важная новость — и по множеству причин. Прежде всего, длившаяся долгое время и уже ставшая привычной тупая бойня наконец прекратилась. Но и для каждого из нас лично окончание войны могло значить чрезвычайно много. Происходившее в России должно было найти отклик у цивилизованных государств; положение было слишком опасным, чтобы просто отмахнуться. С другой стороны, где то наступят большие перемены, возврат к мирной жизни. Но каким образом эти перемены затронут нас, войдут в нашу жизнь? Как нам вернуться к мирной жизни? Мы плохо сознавали тогда, что мирная жизнь не про нас и что наша борьба за существование только начинается.
Было самое время привлечь внимание союзников к страданиям оставшихся в России, оставшихся верными ей. Моей первой мыслью всегда была мысль об отце, о котором я ни на минуту не переставала тревожиться.
В глубине души я понимала, что раз он в большевистской тюрьме, у него мало шансов вырваться, и все же я надеялась. Я верила, что, выслушав меня, союзники не откажутся помочь. Разумеется, я знала, что признанное союзниками правительство Керенского сделало все, чтобы опорочить Романовых перед всем миром. Тем не менее я не теряла надежды, надеялась на чудо.
Я еще поправлялась после инфлюэнцы и не выходила из спальни, когда в Кишинев вернулся военный губернатор с женой. Они сразу же нанесли мне визит. Побывавший в Яссах генерал Войтаяно доставил послания от короля и королевы. Как только немцы оставят Бухарест, их величества предполагали вернуться в столицу и пригласить нас в качестве гостей, сначала разместив в отеле, а позже, наладив жизнь, у себя во дворце. Генералу было также поручено передать нам некоторые деньги, но это предложение мы были в состоянии отклонить, поскольку перед отъездом из Одессы заняли у друга небольшую сумму. Не говоря о том, что только благодаря им мы смогли выбраться из России, приглашение в Румынию и это новое предложение румынских коронованных особ было лишь началом доброжелательного к нам отношения. Из всех венценосных семей, сохранивших свои троны и в той или иной степени породненных с нами, только здесь мы встретили искреннее сочувствие и понимание. Не оставляли нас вниманием и генерал Войтаяно с семьей.