Королева окончательно выздоровела и можно было заговорить с ней о моем отце и его трех двоюродных братьях–сокамерниках. Для начала было легче помочь им, ведь они были в Петрограде, нежели членам семьи, сосланным в Сибирь. Кроме того, судьба отца, естественно, занимала меня больше. Я еще не знала, что для тех, в Сибири, всякая помощь опоздала. Королева глубоко прониклась положением моих родных, отлично сознавая, чем это может кончиться, и обещала сделать все, что было в ее силах. Увы, их судьба тревожила только короля и королеву, и никого больше. Это совершенное безразличие, полная безучастность потрясли меня. Я поняла тогда, что мы никому не нужны, никому больше не опасны и наша судьба — целиком наша забота. Такое бессердечие представилось мне чудовищным, этого не вмещало мое сознание. С Россией, великой и могущественной державой, можно было уже не считаться, она вышла из игры, ее не принимали в расчет, общие усилия и жертвы были забыты.
И тогда королева Мария поставила себе задачу, которую могла решить самостоятельно. Она посвятила себя помощи Романовым, которые оказались на берегах Черного моря, и их можно было на кораблях вывезти в Румынию. В Крыму, теснясь в одном доме, оставались вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая II; ее дочери Ксения и Ольга с семьями; великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий русской армии в 1914— 1915 годах, и его брат Петр, оба также с семьями. До того, как немцы заняли юг России, они пережили страшные злоключения и уцелели исключительно благодаря случаю, даже чуду, как говорят иные.
Рассказывали, что предводитель самозваных тюремщиков, большевистских матросов, не вызывая ни у кого подозрений, на протяжении многих месяцев вел хитроумную двойную игру. Дабы сохранить доверие своей команды, он третировал узников с немыслимой жестокостью, а на самом деле уберегал их от участи еще более страшной. Когда в начале лета 1918 года, после подписания в Брест–Литовске мирного договора, в Крым пришли немцы, он открылся своим высокородным арестантам и до последней мелочи вернул им конфискованные прежде ценности.
Революционный матрос–охранник в душе был перестраховщиком, он решил передать своих поднадзорных только каким нибудь высшим инстанциям. Он боялся, что, допустив расправу захолустным Севастопольским советом, он будет обвинен центральной властью в узурпации ее права на возмездие и поплатится за свою оплошность. Если он и был спасителем, то лишь поневоле. Есть свидетельства, что он потерял голову от страха, когда пришли немцы.
Немцы предложили свою защиту и выразили желание помочь вдовствующей императрице перебраться в Данию, на родину, но их содействие было с негодованием отвергнуто, поскольку к тому времени война еще не кончилась. По собственному почину офицеры царской армии сами наладили охрану старой императрицы и великого князя Николая Николаевича, своего любимого военачальника, и промежуток времени между уходом немцев и приходом союзников был благополучно пережит. В этот же промежуток в Крыму подняли голову негодяи, жаждавшие новых грабежей и крови, и королева Мария приняла меры к тому, чтобы вывезти членов семьи Романовых в Румынию.
К востоку от Черного моря, на Кавказе, оставалось несколько наших родственников: великая княгиня Мария Павловна, вдова моего дядюшки, великого князя Владимира Александровича, и два ее сына — Борис и Андрей. Их тоже королева Мария рассчитывала вывезти в Румынию, как только они доберутся до побережья. Впрочем, крымча–не, чувствуя себя теперь в относительной безопасности и не желая оставлять Россию, отклонили приглашение королевы Марии, а вызволение великой княгини Марии Павловны было отложено на неопределенный срок из за трудностей пути. В конце концов все они покинули Россию, но уже в крайней спешке.
Мы с нетерпением ждали, когда союзные войска, как было обещано, придут на северный берег Черного моря. Родители мужа оставались в Киеве, и мы очень беспокоились за них, поскольку немцы давно ушли из тех мест. Снестись с родными было трудно, пришлось ждать, когда союзники очистят район и им можно будет выехать. Само собой разумелось, что они приедут к нам в Бухарест и мы наконец опять будем вместе. Но пока ждали союзников, ушло много драгоценного времени. Нерасторопно и без охоты французы решили наконец занять Одессу, и результат обманул ожидания. Отвечавший за операцию генерал действовал неискусно и в еще большей степени бестактно; офицеры его штаба, перестаравшись, наломали дров и настроили против себя население. Что до французских солдат, рвавшихся домой, то они с отвращением исполняли свое военное дело, и было совершенно естественно, что им неинтересны и безразличны чужие трудности.
Еще раньше, в том же 1918 году, несколько российских офицеров, ушедших от первой волны массовых большевистских расправ, заложили на Дону основание будущих Белых армий. Скоро к ним присоединились беженцы с севера и военные из частей, до революции посланных на подмогу румынам. Все, кто ушел от большевиков и не мог вернуться домой из страха попасть в их руки, группами и поодиночке стекались на Дон. Сегодняшнему человеку трудно вообразить, что им довелось испытать, и нет сил рассказывать об этом. Их подвиги не отображены, и вряд ли остальной мир знает о них. Несмотря на все невзгоды, они были одушевлены одной–единственной мыслью: сражаться с красными. Но как сражаться, если они раздеты и разуты, пухнут с голоду, если нет оружия, лекарств и, главное, денег. Им стали помогать союзники. Два года продолжалась так называемая иностранная интервенция, и все впустую. К этому мы еще вернемся.
Королевские заботы
Мы переехали во дворец Котрочени в начале января 1919 года, но на Рождество и в день Нового года, 1 января, еще оставались в отеле. В канун же Нового года британская военная миссия, со многими оттуда мы уже близко сошлись, пригласила меня с мужем на обед. Там же были начальник штаба короля Фердинанда с женой. К концу обеда генерал Гринли выпил за здоровье короля Румынии, а румынский генерал провозгласил тост за короля Георга; оркестр исполнил государственные гимны. Потом снова поднялся генерал Гринли и выпил за мое здоровье и оркестр заиграл гимн Российской империи. Я слышала его впервые после революции. Стоя там у стола, я обливалась слезами. Проникшиеся моим страданием британские офицеры один за другим подходили и чокались со мной.
Дворец Котрочени располагается неподалеку от Бухареста. Это большое строение с прямоугольным внутренним двором, в центре которого стоит дворцовая церковь. Нам отвели удобные и прекрасно декорированные апартаменты, и мы снова почувствовали себя приличными людьми. Если бы не вечная тревога за отца, от которого я давно не имела никаких вестей и не могла ни сделать запрос, ни как то помочь ему, грех был бы жаловаться на жизнь.