масштабные планы, это только делает честь их предвидению, мужеству и самоотдаче на благо поверженного германства. Практическое значение это получило лишь постепенно, когда стали проясняться обстоятельства, по крайней мере, на прибалтийском театре военных действий.
Когда большевики там были разбиты и в начале июня 1919 г. после отвоевания Риги оттеснены с места основных боев, первоначальную миссию войск в Прибалтике можно было считать выполненной, и теперь задумывались о дальнейшем использовании возникшей в Остзейских провинциях силы. Представляется, что спустя годы нет особенного смысла теоретически рассуждать, следовало выходить в этом за рамки, развивая прибалтийский проект – разумеется, при твердом государственном и военном руководстве, или же сосредоточить все силы против Польши, даже ценой «принесения в жертву» Прибалтики. Уполномоченные германского правительства тогда только что поставили свои имена под продиктованным вражеской коалицией миром. Для него в первую очередь было важно закрепить хотя бы те сомнительные преимущества, которые давало заключение мира по сравнению со становившимися все более жесткими условиями перемирия[414]: прекращение блокады и вызванного ею голода, освобождение военнопленных и т.д.
С другой стороны, при существовавших тогда реальных условиях прибалтийский проект ликвидировать было не так-то просто. Против этого говорила невозможность предоставить самим себе, то есть, по всей видимости, сдать на милость большевизма, едва вышедшие к начаткам становления государственности прибалтийские страны.
В такой ситуации было чрезвычайно необходимо, чтобы по меньшей мере ответственная в конечном счете за все германские дела инстанция, то есть германское правительство, приняла бы ясное решение, что же следует делать в Прибалтике. Если же этого не случилось, причиной тому то, что тогда оно было поглощено переговорами о мире и, в первую очередь, польской проблемой. Но после подписания продиктованного в Версале мира это извиняющее его обстоятельство уже отпадало. Тем более, что после боев под Венденом произошло не слишком отрадное, но прояснение ситуации в Прибалтике.
То, что такое решение так и не было принято, что внутри самого правительства были течения, представленные, с одной стороны, демократом Центра[415] Эрцбергером и имевшим интернациональные обязательства социал-демократом Мюллером, а с другой – представителями вооруженных сил, которые действовали параллельно друг другу, очевидно, и есть окончательное объяснение трагическому исходу прибалтийского проекта. Если бы тогда была целеустремленная воля, она явно нашла бы и необходимые силы и непременное внимание у Антанты. Конечно, до тех пор, пока большая часть германского правительства и общественное мнение в Германии исходили из того, как посмотрят на это их зарубежные коллеги по партии, отрицая солдатскую и национальную логику, будучи предубеждены против прибалтийского дворянства, никакой боевой настрой по ту стороны восточной германской границы рассчитывать на поддержку кабинета и большинства германского народа не мог. Тем самым у всех масштабных планов активной германской политики на Востоке не было основы, без которой она попросту казалась бесперспективной.
В действительности же дела и без определяющего влияния германского правительства шли своим чередом. Подчиненные инстанции – Верховное командование «Север», командование 6-го резервного корпуса – оказались поставлены перед вопросами и решениями, которые никогда бы не возникли в упорядоченном и твердо управляемом государстве. Никак нельзя было избежать, что, в свою очередь, и их подчиненные, вплоть до командиров отдельных фрайкоров, таким же образом будут руководствоваться собственными взглядами на будущее Прибалтики и прибалтийского проекта, а то и полагать, что они вправе содействовать решению общегерманских проблем, вместо того чтобы просто доверять своим начальникам и исполнять свой солдатский долг в рамках общих поставленных задач. Если бы так и было, размышления над такими вопросами, вероятно, остались без всяких практических последствий. Но дела летом 1919 г. обстояли иначе, а потому ход мыслей отдельных командиров привел к всеобщей сумятице и некоординированности, из которых – в том чудовищно сложном положении – ничего хорошего и прочного возникнуть просто не могло. Совсем недавно революция уничтожила непременную надежность и субординацию в старой армии, а на ее место пока что ничего нового поставить было нельзя. Формирование фрайкоров, а в первые месяцы 1919 г. в этом было единственное спасение от полезшего из всех углов и закоулков спартакизма, теперь выказало и обратные стороны: однобокая привязанность войск к своему непосредственному командиру, а также объясняющееся этой особой позицией своеволие последнего. К тому же командиры по вполне понятным причинам тогда относились более или менее негативно к тем, кто правил в Германии, считая их виновными в крушении старого государства и вызванных этим внешнеполитического краха и внутриполитической смуты. То, что эти командиры лишь по необходимости подчинялись поставленным этим правительством начальникам, не собираясь беспрекословно слушаться другого главнокомандующего[416], было объяснимо, хотя это было сложно сочетать с принятыми ранее понятиями о субординации.
Осознание этих обстоятельств, а также настроения и планов держав Запада имело, очевидно, решающее значение для центральных военных инстанций на Родине, которые день ото дня имели перед глазами картины полнейшей военной беспомощности и поэтому в первую очередь желали получить время и покой для развития новых вооруженных сил. Исходя из этого стремления, они оказывались во все более жестких разногласиях с войсками в Прибалтике и их командирами, которые упустили из виду эти соображения, частью из-за незнания обстановки на Родине, частью из-за собственного взгляда на ситуацию. Прискорбно, что при этом дошло до довольно резких конфликтов. Однако все же можно понять, что ответственные лица в министерстве рейхсвера вмешались, когда в Прибалтике дело дошло до едва прикрытого мятежа. Если бы этого не случилось, пестуемое им восстановление дисциплинированных вооруженных сил получило бы неизлечимую травму еще до того, как оно вообще было начато.
Начатая событиями 23 августа финальная стадия характеризуется тремя сильно отличающимися друг от друга целями, которые объединяло лишь то, что они были вызваны чистейшими патриотическими устремлениями, а также присущим немцам чувством ответственности.
Наиболее четко и однозначно воплощал собою образец старого прусско-германского офицера командующий 6-м резервным корпусом генерал-майор граф фон дер Гольц. Его, как и столь многих лучших представителей старого офицерского корпуса, привела в ряды бойцов в послевоенных боях та беда, в которой оказалось Отечество. Порой и он задумывался, чтобы при необходимости использовать возникшую под его командованием силу для прояснения смутной обстановки внутри Германии. Ему также были ясны возможности, которые возникли бы в деле возрождения Германии, если бы удалось «оставить открытой дорогу на Восток», в зародыше подавить большевизм или сосредоточить боеспособные войска по меньшей мере в Прибалтике. Однако он все же сохранял реальный взгляд на вещи. В критические недели после оставления Риги он держался безукоризненно, ведь на частное финансирование разросшегося прибалтийского проекта рассчитывать не приходилось, а германское правительство