Оказывается, в Риге уже кое-что известно. Друзья расстроены, что все подтвердилось. О нашей драме они узнали от писательницы Павлович, с которой были дружны. А Павлович знает об этом от... Юдиной.
...Что же происходит? Я так просила Юдину никому ничего... И она обещала мне это. И вот - сказала Всеволоду Дмитриевичу, сказала Павлович... А значит, и другим?.. Или она так же не может молчать об этом, как не могу молчать... я?.. Ладно, пусть так! Рано или поздно все равно тайное станет явным...
Павлович сообщала, что Юдина тяжело, возможно, даже смертельно, больна. Ее мучит наша история. Она все время порывается писать моему мужу, желая образумить его...
После письма от Павлович Надя звонила Наумовой - той самой родственнице Вероники, с которой я не раз виделась еще летом этого года... Надино беспокойство передалось Нине. Она несколько раз заказывала телефонный разговор с Вероникой, но все неудачно...
Я попросила Надю пока Нине не звонить. Ведь я вынуждена скрываться! Я сама покажусь ей, но не сразу.
Мне сочувствуют. Идут навстречу: хорошо, они не скажут обо мне Нине. Говорю с ними об адвокате. Они знают одну очень опытную женщину-адвоката. Она - русская. Ее фамилия - Буковскун. Созваниваются с ней. Согласна принять. Я должна быть у нее на следующий день в три часа дня.
С утра Кравченки ушли на работу. Сидя за большим старинным письменным столом, я готовлюсь к разговору с адвокатом. Намечаю вопросы, какие хочу задать. Окончательно привожу в систему выпечатки из писем. Обещания, обещания... И... такой финал?.. Да разве это возможно?..
В назначенное время я - в юридической консультации. Ввожу Буковскун в курс дела. И вот итог разговора. Как юрист, она должна огорчить меня: развод гарантирован. ("Сейчас, к сожалению, разводят очень легко!") Ничто не будет принято во внимание! Письма - нравственная сторона отношений между двумя.
...Между нами двумя...
...Неужели же у нас мораль и закон в таком противоречии?
Как человек, Буковскун советует мне поступать на работу, взять на воспитание ребенка...
...Не то, не то...
Там, в консультации, сдержалась. Но, идя по улице, заливалась слезами.
Магазин. "Детский мир". Катят детские коляски... Ему это скоро будет нужно. Мне... никогда!
Кравченков все еще нет дома. Даю волю слезам. Безнадежность полная...
А вечером - новые испытания! - Телефонный звонок. Надя берет трубку.
- Нина?..
Я быстро делаю знак, что меня здесь нет. Переспрашивая Нину, Надя повторяет многое из того, что та ей говорит.
Ужас охватывает меня от того, что я слышу... Нина дозвонилась в Москву, но говорила с Юрой. Тот "разъяснил" ей, что "Саня разводится с Наташей из-за ее плохого характера"? ? ? !!! Вероника же сейчас... в театре "Современник", с... Саней!!!???
Боже мой! Боже мой!.. Он не знает, жива я или нет, не знает, что со мной, и... в театре?.. Да еще с моей сестрой?! Вероника тем самым продемонстрировала его правоту!.. (???) Она объявила без слов, что ее сестра, то есть я, вполне заслуживает своей участи! Значит, все, что происходит, естественно, дозволено, оправдано...
...Как все это пережить? Вот уж и Нина склонна поверить Юре, оправдать моего мужа... Так ведут себя самые мне близкие. Чего же мне ждать от других?..
Я беру трубку телефона и сознаюсь, что я здесь.
- Ты слышала наш разговор?
- Да. Умоляю тебя, приезжай. У меня просто нет сил, чтоб приехать к тебе. Все совсем не так, совсем не так...
- Хорошо. Приеду.
Нина приехала из своей дали почти тотчас же, на подвернувшемся такси. Мы говорили долго. Нина больше слушала. А я говорила взволнованно, убежденно. Я читала ей отрывки из Саниных писем: старых и из... главного письма. Вероятно, мой вид, мое состояние, мои дрожащие руки, заплаканные глаза, на которые то и дело набегали слезы, досказали ей то, что мною оставалось недосказанным...
- Я сделаю для тебя все, что смогу! - сказала Нина.
Я умоляю Нину не выдавать меня, не говорить Веронике, что я здесь...
Мы сидим за круглым столом. Надя приносит чай.
И вдруг звонок.
Телеграмма от Павлович: "Мария1 скончалась. Тревога матери кузины где Ната".
Как душераздирающий аккорд!.. Смерть, утяжеленная, а быть может, ускоренная нашей трагедией...
Я уронила голову на стол и громко заплакала.
1 М. В. Юдина
12. Без развязки
Я повидалась в Риге со всеми, кого видела прошедшим летом. Определеннее всех отнеслась к случившемуся Ольга Юрьевна Зведре.
Ожидая меня, она приготовила для передачи Александру Исаевичу конверт с вложенными в него ее записями, нужными ему для романа. Но, услышав грустный мой рассказ, спрятала конверт обратно в ящик стола.
Ольга Юрьевна заставляет меня держать выше голову! Хуже тому, кто совершает плохое дело!
Когда вернулась от нее к Кравченкам, обнаружила записку, написанную мне Надей: "Позвони Нине. Неплохие новости из Москвы".
Тотчас звоню. Нина говорила с Версией. Разговор длился 20 минут. Расскажет мне все подробно потом, а пока - самое главное.
На тот случай, если я появлюсь, Вероника просит передать мне, что никто меня не будет искать, нажимать на меня, торопить... когда сама смогу...
...Смогу ли?..
Воскресный день, 22 ноября, я весь провела у Наумовых.
- Иван Иванович, как вы на все это смотрите? - спросила я Нининого мужа.
- Это страшная несправедливость по отношению к вам, - ответил он.
Нина пересказывает мне вчерашний разговор с Вероникой. Та прежде всего спросила у нее, в Риге ли я. Нина ответила отрицательно.
- А откуда ты что-то знаешь?
- Надя получила письмо от Павлович.
- Павлович ничего не знает. Тебе трудно разобраться. Наташа - в жалком положении. Но и он жалок. У Наташи - только личное. Ему же плохо со всех сторон.
Когда Нина попыталась что-то возразить, Вероника сказала ей, что у меня к Сане истеричная любовь. Будто такой диагноз поставил мне врач. И это говорит моя сестра?! От Юры я "узнала", что у меня "плохой характер", от Вероники - что у меня "истеричная" любовь. И это говорят те, которых я считала своими самыми близкими родственниками! Как же они могли?!
Так рождались аргументы, оправдания тому, что оправдать было нельзя, даже если бы у меня на самом деле были и плохой характер, и истеричная любовь...
Да... Одним словом, поездка в Ригу не только не успокоила меня, но, напротив, только разбередила раны, углубила их... Надо уезжать! Надо возвращаться в Великие Луки и окунуться в работу. Вот то единственное, что держит меня сейчас на земле!
Перед самым отъездом позвонила маме в Рязань. Спрашиваю ее, неужели она продолжает... молчать? Ведь так можно сойти с ума! Но бедная моя мама продолжала переживать все внутри себя. Я прошу ее "раскрыть рот". В конце концов, это и для меня важно. Пусть узнают! Неужели и рязанские друзья предадут меня, как предали мои родственники?.. Но от мамы слышу жалобное: "Да уж кончала б!"
...Как это горько, что мама не понимает меня! Что она не союзница мне...
Смирение покинуло меня. Я уже не могла жить с той "Молитвой", которую написала в больнице. Прав был Николай Иванович, сказав, что я написала ее на слишком высоком уровне. Буду жить с другой "Молитвой", на которую мне указала Надя Кравченок. Она - из романа Курта Воннегута "Бойня номер пять":
Господи, дай мне душевный покой,
Чтобы принимать
то, чего я не могу изменить,
мужество
изменять то, что могу,
и мудрость
всегда отличать
одно от другого.
Вот это последнее и есть самое главное: всегда отличать одно от другого. Всегда понимать, что еще можно изменить, а что уже невозможно.
23 ноября днем я уже бродила по Великим Лукам. Был хороший солнечный день. Гуляла по набережной Ловати. Голубое небо. Солнце слепит воду и островки на реке. Ветерок. Какая-то едва ощутимая радость просто жизни, физического существования будто дрожью пробежала по мне. Но радость во мне могла быть только рядом с надеждой. Несмотря на непроходящее отчаяние, она все-таки теплилась во мне. Без нее не могла...
Вечером читала Владимиру Андреевичу и Марии Павловне одну из написанных глав. Они одобрили, хотя Владимир Андреевич и поругал за слишком частое цитирование. Но ведь теперь документальность моего повествования становится особенно необходимой!..
А на следующий день начала главу, которая будет перед "Безвестностью", наброски к которой делала в поезде.
Все последующие дни все время почти безотрывно писала. По вечерам читала написанное своим друзьям.
27 ноября мы прервали чтение, чтобы послушать западное радио. И тотчас услышали по "Голосу Америки":
"Шведская академия заявила, что писатель Александр Солженицын не приедет в Швецию за получением Нобелевской премии".
...Боже мой! Остается... Но из-за чего? Не пускают или... сам?
И почти сразу услышали по Би-би-си:
"Друзья писателя в Москве говорят, что Солженицын опасается, что ему не будет разрешено возвратиться на Родину".
Значит, он сам принял решение! Наша трагедия будет иметь продолжение...