соответственно 6 (0,4 %) и 5 (83,3 %) писем на интересующую нас тему [1049].
Таким образом, судя по этой статистике, «еврейский вопрос» и сопутствующие ему антисемитские настроения волновали прежде всего российскую эмиграцию, жителей городов Советской России, особенно крупных, а также самих евреев. Конечно, неграмотность значительной части населения, другие специфические особенности частной переписки (отсутствие привычки затрагивать общие, отвлеченные темы и т. п.) в определенной степени снижают репрезентативность этих данных. Тем не менее мы считаем, что массив перлюстрированной переписки, дополненный другими секретными материалами политического контроля (сводки партийных комитетов, ВЧК — ОГПУ и т. д.), дают достаточно представительную картину отношения к «еврейскому вопросу» в различных слоях российского общества в 1920‑х годах.
Можно выделить несколько основных обвинений в адрес евреев со стороны антисемитов внутри России. Прежде всего, евреи в глазах этих людей были главными виновниками происшедшей революции. Студентка из Ленинграда писала в апреле 1924 года о своих родственниках: «Удивительное семейство, интересно, все что только происходит и делается теперь, все они валят на евреев и обвиняют их в желании овладеть миром. Утверждают о существовании каких-то еврейских организаций, предупредивших русскую революцию чуть ли не за 10 лет до ее начала» [1050]. Одновременно звучал упрек в адрес тех, кто до революции выступал против дискриминации евреев. Женщина из Ленинграда в октябре 1925 года упрекала своего корреспондента: «Я помню, ты тоже со мной ссорился, когда я говорила „жид“. А я была права в своей ненависти. Вот мы теперь и расплачиваемся за вас» [1051].
Главный вывод: в руках евреев «в данное время все: что торговля, что служба; у них большие связи и в их руки попадает все самое лучшее» [1052]. Автор письма в Литву уверенно сообщал: «Каждый ребенок знает, что Советское правительство является еврейским правительством» [1053]. Упоминался одним из респондентов и анекдот: «Что такое СССР? Сруль, Сруль, Сруль и один Русский, да и тот позади всех» [1054]. Подобное сознание не было готово, да и не могло воспринимать реальные цифры, говорившие о том, что в 1927 году среди советских служащих всех учреждений Москвы русские составляли 83,7 %, евреи — 11,8 %; Ленинграда соответственно 82,5 и 9,4 % [1055]. Конечно, доля евреев в аппарате управления значительно превышала в то время их долю в общей численности населения, но ни в коей мере не являлась решающей. Даже в высшем эшелоне руководства, в частности в ЦК РКП(б) — ВКП(б), с апреля 1917 по март 1921 года евреи составляли от 20 до 30 % членов и кандидатов в члены ЦК. В дальнейшем, в период с XI по XV партсъезд, присутствие евреев в составе ЦК постепенно понижалось с 24 до 15 % [1056]. Не говоря уже о том, что национальная принадлежность абсолютно не определяла политическую позицию.
Евреи-торговцы обвинялись в тяжелом положении крестьян. Евреев-служащих упрекали в том, что они отнимают работу у своих коллег. Антисемитская молва охотно подхватила тезис об особых преимуществах евреев при получении образования. Информационные сводки постоянно фиксировали антисемитские настроения рабочих, служащих и интеллигенции. Так, в конце 1925 года в Москве отмечались следующие суждения среди рабочих: «…евреи заняли все ответственные посты, евреи наводняют московские рынки» [1057]. Радикально настроенные красноармейцы-антисемиты заявляли в конце 1920‑х годов, что «при советской власти засели евреи, нужно сделать вторую революцию», «надо <…> жидов перерезать и тогда лишь порядки будут» [1058].
Очевидно, что в 1920‑х для части населения антисемитизм являлся выражением не столько национальных, сколько социальных настроений. В глазах этих людей «еврей» выражал не определенный национальный тип, а, в первую очередь, был представителем определенного социального слоя, занявшего господствующие позиции в управлении, торговле и других «теплых» и престижных сферах. Поэтому понятие «еврей» нередко ассоциировалось с начальниками, чиновниками — всеми теми «злодеями», которые извращают волю «доброго правителя» или даже губят его самого. В слове «еврей» аккумулировался «образ врага», ответственного за все невзгоды и неустройства жизни, — подходящий образ для мышления, видящего мир в черно-белом измерении. Эти настроения прослеживаются и в откликах населения на смерть Ленина. Сводки ГПУ по Тверской губернии отмечали распространение слухов, что Ленина «отравили жиды, стремящиеся захватить власть в свои руки, так как Ленин якобы говорил, что необходимо отменить единый налог для крестьян и налоги для торговцев», что «Ленин отравлен врачами-евреями» [1059].
Антисемитские настроения, как отмечают все источники, усилились во второй половине 1920‑х, что напрямую связано с общим растущим недовольством этих лет. По требованию руководства партийные, комсомольские комитеты и органы ОГПУ готовили специальные секретные сводки об антисемитизме. В них отмечалось, что «антисемитские настроения больше всего имеют место среди служащих в довольно скрытой форме», но «среди рабочих это проявляется более открыто» [1060]. Нередко антисемитские настроения, сурово осуждавшиеся в рассматриваемые годы, появлялись и у членов партии и комсомольцев, которых раздражала та же конкуренция в сфере управления. Сводка ОГПУ летом 1926 года отмечала появление в Ставропольском округе группы русских коммунистов, которая «привлекает к себе беспартийных для борьбы с „жидовским засильем“» [1061]. Выборгский РК ВКП(б) Ленинграда докладывал в марте 1927 года: «Антисемитские настроения в среде комсомола проявляются более открыто, чем у партийцев» [1062].
Но не стоит преувеличивать степень распространения сознательного антисемитизма, в частности, в рабочей и крестьянской среде. В сводках Ленинградского ГПУ в связи с дискуссией 1923–1924 годов сообщалось, что на Металлическом заводе «часть рабочих стояли за тов. Троцкого, мотивируя тем, что тов. Троцкий идейный», на заводе имени Кулакова «поддерживают Троцкого и большинство беспартийных», «симпатии значительной части беспартийного студенчества склоняются на сторону Троцкого» [1063]. Материалы ОГПУ начала 1925 года приводят отзывы студентов, возвратившихся с каникул из Белоруссии и Вологодской губернии: «Выступление тов. Троцкого в деревне было понято, как выступление за крестьянство», ибо, «по мнению этих крестьян, он требовал уменьшения налогов путем снижения жалованья ответственным работникам» [1064].
Таким образом, в 1920‑х годах антисемитизм, во всяком случае частично, был не просто проявлением национальных предрассудков, а выражал в искаженной форме отрицательное отношение к новой власти. Этим, как нам думается, можно в определенной степени объяснить симпатии к Троцкому, еврейское происхождение которого для всех было несомненным, но который в глазах части людей представал прежде всего «оппозиционером», «пострадавшим». Такой оттенок антисемитизма в среде интеллигенции отмечал и Информационный отдел ОГПУ в 1926 году: «Характерно, что в быту и в личных отношениях интеллигенции антисемитизм теряет свои острые формы и частично сглаживается. Антисемитизм как таковой