мог обжаловать прокурор. Я сам лично видел ситуацию, когда один арестант прошёл комиссию на УДО, ходил радостный по зоне, готовясь к освобождению, но загремел в ШИЗО. И всё, на свободу досрочно не ушёл.
Но такие случаи были редки. Обычно на комиссию шли только с одобрения администрации, да и вообще, освобождавшимся на волю на зоне была «скачуха»[304]. Даже мужикам, если им оставалось менее десяти дней до воли, разрешалось спать до утренней проверки, ходить в конце строя, лежать в дневное время и давалось освобождение от любых видов работ. К п*дорам, лохам и совсем конченным чуханам обычно данное правило не применялось. Но любой среднестатический зек последние десять дней отдыхал. По желанию, конечно.
Москва не спал целыми днями в отряде, а продолжал ходить к нам в клуб.
— А что спать-то? — говорил он. — В движухе и время быстрее летит.
На освобождение в ширпотребке ему сделали красивые деревянные нарды, расписанные гравюрами с древнерусскими богатырями. В эти нарды мы сыграли всего пару игр, «распробовав» их, и он отложил их до воли.
Десять дней прошли без происшествий и пришёл день проводов.
На проводы клубников с лагеря обычно заваривали две трёхлитровых банки чифира, насыпали конфет и созывали весь клуб.
В этот раз народу было гораздо больше, пришли различные уважаемые арестанты со всей зоны, и рядовые клубники, которые не общались с Москвой, выпив по пару глотков чифира, растворились в коридоре, чтобы не мешать остальным.
— Ну что, Матвей, теперь Можай остаётся за тобой! — объявил Москва, оставив мне нового «наставника», но это была шутка, так как к этому времени на зоне я уже отлично обжился, хоть ни с кем из отряда и не семейничал.
В лагере ко мне прилипло новое погоняло — Можайка или Можай, по названию колонии, из которой я прибыл. В зоне большинство погонял шло от фамилии, так как фамилия всегда на виду, на бирке, либо от места проживания или предыдущей колонии, если такая была. Москва получил своё погоняло, когда в зоне он был почти единственным зеком из Москвы, был в лагере и Магадан, известный бл*дина, которого я упоминал, был когда-то и другой Магадан, который написал Михаилу Кругу одноименную песню, и считался знаменитым зеком колонии. Помимо поэта Магадана, в данной колонии ранее сидел и, ныне покойный, Эдуард Лимонов, лидер запрещённой национал-большевистской партии. Дневальный клуба Семён много про него рассказывал, они были в одном отряде. О Лимонове, кстати, ходят слухи, что он сидел петухом, за описание межрасовых гомосексуальных похождений в романе «Это я — Эдичка», но нет, заверяю, что это далеко не так. Сам Лимонов за себя «раскидал», и пояснял, что многое в романе несёт художественный вымысел, провокацию, вызов обществу, в том числе и эти строки. И жил в мужицкой массе.
Провожали Москву утром. По звонку[305] зеки освобождались в десять утра, по УДО после обеда. Чифир быстро закончился, и заварили ещё. Я к тому времени уже начал бросать и чифирить, поняв, что от этого у меня сильно испортились зубы.
Наконец, пришло время освобождения УДОшников. От души попрощавшись, и обменявшись адресами, мы вышли с Москвой на плац. Светило яркое летнее солнце, и мы пошли в сторону штаба. Провожать разрешалось всего нескольким людям, и я был одним из них. Вынести нарды мусора ему не дали. Зайдя в штаб, Москва махнул рукой на прощание и ушёл на свободу.
Теперь я на зоне остался сам по себе, без «протектората», и могло случится всё, что угодно. Но меня это не пугало, я уже крепко встал на ноги после карантина. А взлетать высоко я не хотел — падать больно. Но взлететь пришлось.
Строевой смотр II
Я стою на плацу и смотрю на марширующие отряды. Чеканящие шаг арестанты, с задранной вверх головой, маршируют, выкрикивая армейские песни. Справа от меня, метрах в ста, играет лагерный оркестр. Идёт осенний строевой смотр.
Я стою, убрав руки за спину, и наблюдаю за приближавшимся строем. Я отожествляю себя с исторически известным политическим деятелем, наблюдавшим марширующие колонны своих соратников на шестом съезде партии. И как у него — на левом рукаве у меня красная повязка. Только, вместо гамматического креста, написаны на ней три буквы: «СКК».
Вот первый отряд прошёл мимо, подходит следующий. Я молча поднимаю руку вверх, и председатель СДП отряда орёт: «Приставили ногу!». Отряд останавливается. СДПшник выжидающе смотрит на меня.
Я жду, пока идущий впереди отряд поравняется с оркестром и затем, также не произнося ни слова, машу рукой.
— Шагом! Марш! — команда дана и отряд, жёстко чеканя шаг, выдвигается вперёд.
Когда все десять отрядов прошли по кругу и вернулись в бараки, я, закончив контроль строевого смотра, возвращаюсь в клуб, где снимаю с рукава красную повязку. Под ней у меня всё так же пришита бирка активиста. Только надпись на ней сменилась. Уже несколько месяцев, как я стал председателем СД колонии.
Повышение
Вскоре после освобождения Сани Москвы, председатель секции досуга колонии Роман загремел в ШИЗО, спалившись с мобильным телефоном.
Заместитель по воспитательной работе Сорокин сразу примчался в клуб.
— Всё! Теперь ты председатель! — сказал он мне.
— Я? Да я не хочу, зачем мне это? — ответил я. — Выйдет с ШИЗО, пусть продолжает работу, а я пока возьму на контроль всё.
— Ты что, не понимаешь? — он посмотрел на меня, как на дурака. — Я сам не в восторге, но теперь, побывав в ШИЗО, Роман не может занимать эту должность. Ты его работу знаешь, уже вник, вот и занимайся. Выбора у тебя нет. Ну разве что только в шестой отряд уехать.
Сорокин ушёл. Да… Поставил он меня, конечно, перед неприятным фактом. Потерять всё, что уже есть в зоне и уехать в карантин, где до сих пор творился беспредел, хоть и не такой жёсткий, как раньше? Нет, этого я не хотел точно. Председатель, так председатель. Тем более моя должность не обязывала встречать этапы и ломать других людей. Да и честно сказать, организаторская и руководящая деятельность всегда была мне интересна. Почему бы и нет?
Из ТБУ я перебрался в кабинет СКК, где занял бывший стол Романа. В столе оказалось множество пустых блокнотов, тетрадок, которые я сразу взял в собственное пользование, помимо них лежали несколько новеньких председательских «косяков». Я взял оба: один пришил на робу, второй оставил для телогрейки. Вскоре мне сделали персональный пропуск, и теперь я имел зелёный ход по всей зоне. Я мог в любое время заходить в