большинство всё же поддерживало меня, но не все верили, что смогу.
Физическая ломка длилась три последующих дня. Уже на следующий день начала сильно болеть голова, ощущалась слабость, неприязнь к окружающим звукам, людям. Вокруг всё раздражало, курить хотелось невыносимо, я старался не находиться подолгу в локалке, где регулярно кто-то курил. Особенно сильно тянуло курить после еды. Через три дня мучений стало легче. Курить тянуло по-прежнему сильно, но физическая зависимость отпустила, нападая только временами, в основном осталась только психологическая.
После недели избавления от пагубной привычки, Москва позвал меня на разговор наедине.
— Ты же бил партаки? — спросил он.
— Ну да. И першнёй и бэхой, — ответил я.
— Сможешь моему хорошему знакомому партак набить? Паутину с пауком, как у меня, на плече, — он показал свою наколку, но я её и так помнил.
— А бэха-то есть? И не стуканёт знакомый-то? — уточнил я.
— Нет, не стуканёт. Мне Вербовой бил, но он же освободился. Ну что, возьмёшься? За грев, разумеется. Ну понятно, что не сигарет! — засмеялся он.
— Ну давай! — я согласился. Бить наколки я любил и скучал по этому занятию.
После обеда, он повёл меня в баню, где была парикмахерская. Зайдя внутрь, мы поздоровались с местным завхозом, по совместительству старшим парикмахером. Я его знал, потому что Москва отправлял меня к нему как-то на стрижку. Правда «пацанская» стрижка мне не понравилась, после чего я по старинке обрил голову наголо, чем расстроил земляка.
— Вот ему и надо бить, — сказал Москва и дал мне бэху.
Москва ушёл, а завхоз занавесил окна и запер дверь.
— За сколько управимся? — спросил он.
— Не знаю, посмотрим. Сначала контур пробьём.
Тут зазвонил телефон. По объектам колонии стояли стационарные телефоны, по которым можно было позвонить в другой отряд или штаб. Звонили из штаба, завхоза куда-то вызывали.
— Посиди здесь! — сказал он. — Я тебя запру, приду в течении получаса, к мусорам сходить надо. На пока, покури. Бери сколько хочешь, — И он, выходя, положил передо мной пачку Винстона лёгкого.
Winston синий… Как же я любил их на свободе. Наверное, любимая марка сигарет. У меня рядом с домом был табачный ларёк, где продавали сигареты по оптовым ценам. В магазине Winston стоил около двадцати рублей, в ларьке всего шестнадцать.
На зоне то такие сигареты считались очень басявыми. Самыми ходовыми сигаретами была «Ява Золотая» красная. Она считалась и валютой, и достаточно статусными сигаретами. Так как на зоне всегда была проблема с курёхой, то часто в ходу была Прима и другие дешёвые сигареты. А зарубежные марки, типа Винстоуна, Честерфилда или Мальборо, считались престижными сигаретами, которые курили единицы.
Что я бросаю курить, завхоз, конечно же, не знал. Жил он в другом отряде, и со мной был знаком только косвенно.
Я сидел и смотрел на эту пачку. Прекрасно понимал, что если сейчас покурю, то никто не узнает. Сидеть мне здесь еще около получаса минимум, потом неизвестно, сколько ещё будем бить наколку. Запах за это время выветрится.
Так говорило Искушение, плотно засев на одном плече.
Но на соседнем плече сидела моя Совесть. Которая говорила мне, что, поступив так, я предам в первую очередь себя. Свой характер, свои цели, свою волю. Ведь даже находясь в заключении, можно оставаться свободным духом. А никотин, да и любые другие зависимости, заковывают человека в кандалы.
И я сдержался.
Когда завхоз вернулся, пачка сигарет осталась нетронутой.
— А ты чего не курил-то? — спросил он. — Не стесняйся!
— Да я бросил, — ответил я, ликуя в душе, что справился с этим соблазном.
Наколку мы так и не набили. Бэха была из старой советской электробритвы и оказалась намного тяжелее, чем та, которой я уже пользовался, и, проведя небольшую лёгкую линию, я остановился, так как не хотел запартачить человеку плечо.
— Ты чего? — спросил завхоз.
— Не выйдет ничего. Руки трясутся, то ли не бил давно, то ли из-за того, что курить бросаю. Уж не обессудь.
Мы попрощались, и я пошёл в отряд. Претензий ни с его стороны, ни со стороны Москвы ко мне не было. Хотя мне самому было неприятно, что подписался, а затем подвёл человека. Но зато прошёл испытание. Уж не знаю, посланное мне специально или случайное совпадение обстоятельств.
Я бы выделил процесс избавления от никотиновой зависимости в три этапа. Первый длится три дня — физическая зависимость. Второй — первая неделя, физическая зависимость вспыхивает временами, и очень сильна психологическая тяга. Третий — первый месяц, сильная психологическая зависимость. Смог продержаться первый месяц, считай, бросил курить. Далее закуривают только по собственной глупости.
С того времени я так и не курю. После освобождения, выпив пива, попробовал сделать пару затяжек, игровой долг-то я выполнил, уже можно было, но почувствовал от сигареты только отвращение. Сломал её и больше не сделал ни затяжки. От алкоголя отказался полностью через четыре месяца после освобождения, и с тех пор не употребляю это дерьмо даже по праздникам. Здоровый человек обладает всеми возможностями для саморазвития и совершенствования себя и физически, и духовно. Глупо пренебрегать всеми позитивными возможностями Божественного Творения и осознанно разрушать свой организм. Эти слабости я победил и желаю всем того же. Прежде, чем оправдывать свою никчёмность и слабость, когда вы оправдываете свои пороки и лень бросить вредные привычки, вспомните меня, бросившего это дерьмо, находясь в аду на Земле под названием ФБУ ИК-13 города Энгельса Саратовской области.
Проводы Сани Москвы
Москва прошёл комиссию на УДО и оставил до освобождения менее ста дней. С лагеря регулярно кто-то уходил на условно-досрочное освобождение, но большие срока оставляли редко. Бл*дей по УДО вообще почти не отпускали, они администрации были нужны, чаще уходили мужики и активисты без крови на руках. Желавший подать на условно-досрочное освобождение сначала писал ходатайство, которое отдавал председателю СКО. Все ходатайства на УДО проходили через СКК, куда их приносил СКОшник секретарю. Подобным способом в колонии получали и письма: сначала они приходили в СКК, а оттуда уже выдавались председателям совета коллектива отряда. Заявление на УДО секретарь СКК передавал в штаб, и если администрация колонии одобряла прошение, то назначалась дата комиссии. Комиссия проходила в штабе, куда приезжали сотрудники юстиции. На комиссии рассматривали характеристики о заключённом от администрации колонии, включая количество взысканий и нарушений режима, и говорил сам осужденный, обосновывая то, почему именно он заслужил возможность выйди на свободу досрочно. Если комиссия удовлетворяла ходатайство, то осужденному давалось десять дней до освобождения. За эти десять дней должны отсутствовать факты нарушения режима, да и само ходатайство