Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Брюки еле держались на нем.

— Господа, — пробормотал он упавшим голосом, поворачиваясь к веранде, откуда послышался смех, — как это я вчера допустил такую непростительную глупость? Теперь я не смогу исполнить свой долг… Хоть бы до своего домишки добраться и полежать, пока не полегчает. — Ж остов уронил голову и повалился ничком на траву. — Ох, боже мой, это ужасно! — простонал он.

Ж остова подняли и, поддерживая под мышки, повели к его домику, который стоял неподалеку.

Через несколько минут послышался голос Гуцова, приказывающий трогаться, и Манол пошел к себе за конем.

Батрак только что подмел свою комнату, из раскрытого окна еще летела пыль. Оседланный конь был привязан к столбу у навеса. Лазо вытряхивал свою постель. Потом взял палку, чтобы выбить ее.

Манол пошел проверить, хорошо ли заперта дверь погреба.

Только утром, проснувшись, он понял, чем объясняется та его беспомощность перед батраком. Если бы у Лазо было что-нибудь свое, дорогое ему, если бы он, как большинство людей, стремился иметь жену и свои дом, Манол знал бы, чем его припугнуть. Но чем испугаешь этого отчаявшегося голодранца, который не думает ни о семье, ни о деньгах и не слишком заботится о чести и добром имени? Ему все равно, выгонят ли его или посадят в тюрьму. С тех пор как Костадин его избил, Лазо все стало нипочем. Раньше, когда его ругали, он только моргал глазами и переминался с ноги на ногу, а теперь огрызается. Где, как не у коммунистов из соседнего села, набрался он смелости? Это там ему вбили в голову такие мысли, науськали как собаку. Там у него советчики и защитники. А выгонишь, так он, чего доброго, дом подожжет…

Напрасно Манол выискивал способ наказать батрака. Не было такого способа. «Прохлопал я это дело, а брат и вовсе ничего не замечает», — злился он, расхаживая по комнате и не переставая думать об известных ему миндевских коммунистах.

Чтобы не видеть батрака, Манол вскочил на коня и поспешил выбраться на шоссе. На дорогу уже выезжали последние повозки. Начальство усаживалось в пролетки. Гуцов проверял, все ли в сборе.

Солнце встало. Заблестела роса на кустах и в придорожном бурьяне. День обещал быть тихим и ясным. Только на севере, над горами видны были легкие перистые облачка, края которых сверкали, как стайка золотых рыбок.

Блокари двинулись, распевая песни, выкрикивая угрозы, и так въехали в первое село, лежавшее на их пути. Никто из крестьян не ответил на их приветствия; засунув руки в карманы, они мрачно поглядывали на телеги и уходили. Манол вспомнил свои вчерашние сомнения, и в душе у него снова ожило желание отделиться от своих сограждан. Но было уже поздно — впереди показался Лясковец.

Въехав в это бесконечно тянущееся вдоль шоссе село, блокари оказались между рядами разгневанных крестьян. Лясковецкие виноградари стояли на улице, и под их шляпами, шапками, фуражками горели полные ненависти глаза. Кто-то хлестнул Манолова коня, и тот испуганно шарахнулся, чуть не налетев на какую-то телегу; другой швырнул в проезжающих арбузную корку; в пролетку, на которой ехали Христакиев с Абрашевым, попали камнем. Мелькали кулаки, дубинки. Оглушительный гро- УН хот повозок по крупному булыжнику, свист, насмешки, угрозы — все это озлобило Манола. Он не мог проехать вперед, потому что узкая улица была забита народом, не мог и отстать, не рискуя быть стащенным с коня. Не оставалось ничего другого, как ехать вместе с этими перепуганными людишками и раскаиваться в том, что изменил первоначальное решение. Причиной этого было не только сообщение, что в Горна-Оряховице полно блокарей, но и бессильная его злоба к Лазо, косвенная причина, заставившая его отправиться со всеми.

Манол крепко держал поводья, изредка бросая по сторонам злобные взгляды. Он видел, как Абрашев все ниже наклонял вытянувшееся от страха лицо, как сидящий рядом Христакиев надвигал на лоб черную шляпу, словно боялся, что камень угодит ему прямо в лоб; видел, как, жалко сгорбившись и втянув головы в плечи, тряслись в своих повозках его примолкшие земляки. В сердце Манола кипела ярость, образ батрака сливался с физиономиями крестьян. Он сознавал, что это его заклятые враги, и раскаивался, что до сих пор не придавал большого значения политической борьбе. «О чем я только думал?» — спрашивал он себя, всем своим существом чувствуя, что не может и не должен сторониться богатых и видных людей.

Но вот Лясковец кончился, забелело шоссе, ведущее к Горна-Оряховице, и лишь теперь испуганные лошади умерили бег, а люди стали понемногу приходить в себя. Самые трусливые все еще оглядывались, желая убедиться, что никто за ними не гонится, другие ругали обманувшее их начальство.

— Ну, шкуру спасли! — вздохнул с облегчением один. Он ехал в небольшой аккуратной повозке, потные лошади еще не успели успокоиться. — Будь что будет, а в Тырново я не еду. Возвращаюсь назад и спрашивать никого не стану!

— Эх, Кынчо, и как это тебя угораздило сунуться сюда, лавку бросить?! — исступленно вопрошал сам себя какой-то бакалейщик, который накануне вечером больше всех обрушивался на «мужланов».

— Так нам и надо, ослам… Разве бай Гуцов и его компания могут обойтись без вранья? — кричал красил ыцик.

— Не падать духом, братцы! — слышался голос тозлукского землевладельца. Он весь обливался потом.

— Смотрите-ка, нас опять кто-то поджидает! — раздался испуганный крик с передних телег, и все вскочили, чтобы посмотреть, что там впереди.

Манол увидел на обочине шоссе группу людей, одетых по-городскому. Некоторые из них махали шапками и кричали «ура», но их крики тонули в шуме и грохоте.

— Останови, я слезу! Останови, говорю! — крикнул молодой человек с чахоточным лицом, который еще в городе пытался улизнуть.

— Да куда ты пойдешь, идиот этакий?

— Куда глаза глядят…

Задние повозки одна за другой остановились, и из них выскочило человек десять. Они лихорадочно хватали свои вещи, но в это время с передних повозок неслись крики.

— Это наши, наши! Горнооряховцы. Не бойтесь!

Теперь «ура» слышалось совсем ясно. Это кричали горнооряховские блокари, вышедшие встретить своих единомышленников из К. На передних повозках тоже стали кричать и размахивать шапками. Лица у всех прояснились. Повозки покатили веселее, и, чем ближе были встречающие, тем громче и воинственнее звучали крики «ура» и «да здравствует». Абрашев, Христакиев и Гуцов, поднявшись во весь рост в своих пролетках, торжественно показывали на город. Манол пришпорил коня. Среди встречающих он увидел нескольких знакомых горнооряховских торговцев. Взглянув в низину, где лежала освещенная солнцем Горна-Оряховица, он увидел поразившую его картину: главная улица, от шоссе и до другого конца города, насколько хватало глаз, была забита людьми и повозками. Над черной толпой то тут, то там взлетали нестройные крики, неслись глухой гул и рычание, в которых тонуло гудение нескольких колоколов.

— Смотрите, братья! Правы были мерданчане! Здесь, верно, не меньше ста тысяч! — восторженно закричал Гуцов. — Да нам теперь стоит дунуть — всех дружбашей сметем!

Чем ближе к городу, тем воинственнее становились крики. Манол чувствовал, что даже его конь поддается общему возбуждению: он фыркал и ускорял шаг. Возле гимназии повозки сворачивали на главную улицу.

По приказанию предводителей блокари повыскакивали из повозок и, оставив в них одних хозяев, начали прокладывать себе путь сквозь толпу.

Манол привязал коня к чьей-то повозке и присоединился к начальству.

Было около половины десятого утра. Блокари собирались у своих знамен. Уже начинало припекать, в толпе пахло потом, лошадиным навозом и бакалеей; шум заполнил весь город. Лавки были закрыты. У постоялых дворов гудели толпы крестьян, Горна-Оряховица походила на громадный военный лагерь.

— А где турки? — спрашивал Христакиев, но никто не мог сказать ему, куда делись его турки; ему нужно было отвести своих людей к памятнику, где должен был находиться Буров со своим штабом, и он не мог от них отойти.

С трудом добрались они к памятнику на площади. Окруженный горнооряховскими блокарями, составлявшими его охрану, и хорошо одетыми господами, прибывшими поездом из городов Восточной Болгарии, лидер народняков Буров отдавал последние распоряжения. Плотный, среднего роста, он часто утирал со лба пот и, то и дело энергично жестикулируя, говорил что-то своим людям, сновавшим взад-вперед. Увидев нескольких известных ему понаслышке крупных торговцев из Варны, Русе и Шумена, Манол преисполнился гордостью. Среди этих хорошо одетых людей, державшихся так уверенно и по-господски, он чувствовал себя второразрядным лавочником, тем не менее ему было приятно смотреть на них: он видел, как должен выглядеть и держаться человек этого круга. Эти впечатления были так сильны, что Манол не заметил, когда был отдан приказ выступать.