Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Завтра надо встать пораньше, — убеждал себя один из обувщиков.

— Бай Гуцов, станешь опять кметом, придется тебе устроить такое же угощение, — не унимался красильщик.

— Бай Гуцов за народ — это все знают. За ваше здоровье, господин кмет! В добрый час! — И, залпом осушив большой стакан вина, бывший служащий общины Топалов устремил сыновне преданный взгляд на своего благодетеля и повелителя.

— Не слишком увлекайтесь, господа. Завтра нас ждут важные дела. Мы ведь не на пирушку сюда собрались, — уговаривал всех Христакиев.

Некоторые стали укладываться спать на коврах и половиках. Другие затянули песню. Круг распался, костры догорали. Наверху темнело небо с редкими звездами. Тоскливо стрекотали цикады, теплая сентябрьская ночь сладко пахла осенью.

К Манол у подошел брат Абрашева — Анд он. Все это время он распоряжался во дворе как хозяин и покорный слуга своего брата.

— Это ты позвал нашего Лазо? — спросил Манол.

— Я. А что?

— Так. Просто спрашиваю. Поесть ему дали?

— Он ест там, за домом.

Манол встал.

— Я пойду. Спокойной ночи!

Батрак сидел у дровяного сарая, куда еле достигал свет от костров. Перед ним стояла миска с мясом и нарезанным луком. Он ел, сидя спиной ко всем остальным. Манол подошел к нему.

— Лазо, ты что тут делаешь?

Батрак лениво повернул голову.

— Позвали меня дров нарубить, — пробормотал он с полным ртом.

Увидев его широкое, заросшее рыжеватой щетиной лицо, невыразительные глаза, бог весть с каких пор не стриженные волосы и широкие плечи, Манол разозлился. Он почувствовал, что ненавидит этого человека не меньше, чем тот его.

— Кто станет звать тебя, чего басни рассказываешь! Сам пришел из-за жратвы. Марш отсюда немедленно! Я не желаю, чтобы мои люди служили еще кому-то!

— Дай хоть доесть, — сказал батрак.

— Дома еды сколько хочешь.

— Я только скажу бай Лндону.

— Нечего говорить. Ступай!

Батрак поднялся, сердито швырнул недоеденный кусок хлеба и пошел впереди Манола.

Когда они отошли от дома и их окружила тьма, злость Манола удвоилась, и, чтобы хоть как-нибудь излить ее, он стал распекать батрака.

— Ты за еду готов прислуживать каждому. Крадешь, безобразничаешь. Вместо того чтобы как следует работать, пока мы не сделаем из тебя человека, только себя позоришь. Здоров как бык, камень в руке стиснешь — вода потечет, а лодырь! Совсем разленился на виноградниках!

Лазо молчал. Его громадные пятки тяжело ступали по земле и еле заметно белели под обтрепанными штанинами.

Манол отпер комнату, в которой собирался спать, и зажег лампу. Достал из мешка колбасу, два больших каравая хлеба, дюжину свечей, взял и пиджак, но водку оставил до утра.

— Вот, возьми. Зажги свечу и приведи в порядок свою постель. Посмотри только, на что она похожа! Словно не человек на ней спит. Завтра, как проснешься, подмети. И чтоб я больше не видел здесь такого хлева. Слышал?

— Слышал.

— Возьми еще этот пиджак. Вот тебе и табак, и еда, и пятьдесят левов — чтоб были у тебя свои деньги. Стоимость кадки и расходы, на которые пришлось пойти, чтобы на тебя не завели дела, удерживать не буду. На этот раз прощаю, только бы ты стал человеком.

Батрак сердито сопел. Он зажег свечу и сунул ее в грязную чашку, стоявшую на окне.

Манол сел верхом на единственный стул, охватил руками спинку и стал разглядывать Лазо. Свеча освещала его с головы до пят. Толстые, как столбы, босые ноги, длинные руки и большая голова делали батрака похожим на какую-то человекоподобную корягу. Тень его занимала всю противоположную стену.

Манол почувствовал, что ему становится страшно.

— Не пойму я, что ты за человек! Не хочешь работать — скажи, будем искать другого, — сказал он.

— Ну и ищите, раз мною недовольны.

— До прошлого года были довольны. А сейчас ты распустился. Разве можно быть довольным, если ты крадешь и безобразничаешь?

— А я недоволен платой. Да и разве это плата? Даете, когда вам вздумается. Голод не тетка.

— Врешь, гадина! Когда это мы тебя оставляли голодным? Пропиваешь все… В Миндю таскаешься по делу и без дела.

— А я что, не человек, бай Манол?

Манол пристально смотрел на него и молчал, удивленный ответом.

— Я ведь тоже живая душа, — сказал батрак, не мигнув, выдержав его взгляд. — Вы все думаете, что я дитя малое, а не так это. Да еще… все дурачком меня считаете. Вижу я, вижу вашу эксплуатацию, да куда денешься.

— Кто тебя научил этому слову? — спросил Манол, изумленный его речами.

— А чего меня учить, я и сам все вижу. С прошлого года получил три пары царвулей. Да и то летом босой хожу, чтобы не трепать их. А денег сколько? Хорошо, если за два года тысяча левов наберется.

— А га, и тебя к коммунизму потянуло! Замутил тебе кто-то голову! — Манол стукнул кулаком по спинке стула.

— А если и потянуло, так что? Плохо? Вам, может, и плохо, а мне хорошо. Вы вот тоже… двинулись свергать земледельцев… За власть боретесь, за свой интерес…

Манол закусил губу. Ему так хотелось вскочить и ударить батрака, но он боялся его силы.

— Разобьешь ты себе голову, — процедил он, и углы его рта злобно дернулись.

— Ну и пусть!

На чердаке завозились, запищали мыши. У Абрашева кто-то дико закричал, послышался громкий смех.

— Косеры[98] наточил?

— Наточил. Ездил в Драги же во с попутной телегой.

— Ну, и что поделывают тамошние мужики?

— Что? Дубины готовят, — спокойно сказал Лазо, и насмешливая улыбка искривила его большой рот.

— Они готовят дубины, а мы этими дубинами — по таким башкам, как твоя! — Манол вскочил и резко оттолкнул стул, стул опрокинулся.

«Как я мог терпеть этого человека и не видеть, что змею за пазухой пригреваю? — думал он, уйдя в свою комнату. — И ружье ему дал… В село на коммунистические сходки ходил, идиот этакий, и нахватался там. А братец спит себе и ничего не замечает…»

Первый раз в жизни Манол почувствовал себя беспомощным перед каким-то жалким и ничтожным батраком.

Он запер дверь и вынул наган. Осмотрел барабан, в гнездах которого холодно поблескивали тупые мельхиоровые пули, и сунул револьвер под подушку. Потом разделся, задул свечу и лег на жесткую постель. Or злости и оттого, что съел больше обычного, Манол долго не мог уснуть.

33

Утром он поднялся еще до рассвета, приказал батраку оседлать коня и сразу же отправился к Абрашеву.

Все, кто ночевал у него на дворе и в соседних сторожках, уже собирались в путь. Одни умывались, другие укладывали вещи. Многие еще не протрезвились как следует.

Слегка опухший и небритый, Гуцов прошел через двор, на ходу причесывая жидкие светло-русые волосы. Он пошел поднимать тех, кто спал в винограднике.

Во дворе, где еще валялись подстилки и остатки вчерашнего ужина, лежал, завернувшись в толстое одеяло, лидер радикалов Ж остов. Глаза у него ввалились, лицо было серое, как у мертвеца. Похоже, он спал.

Какой-то мастеровой в расстегнутой на груди рубахе весело подмигнул Манол у, утираясь стареньким полотенцем.

— Попался наш бай Ж остов. Вчера лопал, лопал, а сейчас чуть не околевает.

На веранде Абрашев, Христакиев, Никола Хаджидраганов и Каракунев пили кофе. На соседних виноградниках усилился шум. Протарахтели первые повозки, направлявшиеся к шоссе.

Манол поздоровался, ему предложили кофе.

— Вы на чем прибыли, господин Джупунов? — спросил Абрашев, разглядывая себя в карманное зеркальце. Серый костюм его помялся, глаза смотрели устало.

Манол объяснил, что приехал верхом.

— Ого, это вы ловко придумали! — Абрашев как-то загадочно усмехнулся. — Нам не следовало отпускать извозчиков ради какой-то сотни левов, господа, — сказал он, обращаясь к присутствующим.

— Места хватит на всех, — ответил Христакиев.

— А что делать с господином Ж остовым? — спросил Никола Хаджидраганов.

Несмотря на то что вчера он много ел, пил и почти не спал ночью, Никола чувствовал себя отлично и очень этим гордился. Он соперничал с депутатом в элегантности и время от времени поглядывал на свои золотые часы.

— Пусть сам о себе заботится. И кто мог подумать, что он такой дурень, — вполголоса отозвался Каракунев и презрительно махнул рукой, словно хотел стряхнуть приставшее к ней тесто.

— Кто знает, а вдруг он притворяется, — заметил Христакиев и выглянул во двор.

Брат Абрашева собирал ковры и посуду. Склонившись над Жостовым, он тихонько похлопал его по спине. Тот приоткрыл глаза.

— Можешь встать, бай Петко? Мне одеяло нужно.

Ж остов выбрался из-под одеяла и пополз по траве.

Брюки еле держались на нем.

— Господа, — пробормотал он упавшим голосом, поворачиваясь к веранде, откуда послышался смех, — как это я вчера допустил такую непростительную глупость? Теперь я не смогу исполнить свой долг… Хоть бы до своего домишки добраться и полежать, пока не полегчает. — Ж остов уронил голову и повалился ничком на траву. — Ох, боже мой, это ужасно! — простонал он.