чем не подозревал. Как раз 12 октября стартовал космический корабль «Восход» — впервые полетели не один, а 4 космонавта. К Хрущеву приехали телевизионщики, отсняли сеанс прямой связи с экипажем. А потом вдруг раздался звонок. Брежнев и Суслов сообщали, что возникли серьезные вопросы по сельскому хозяйству, необходимо присутствие Хрущева. Тот сперва отмахивался — неужели без него не могут решить? Насмехался: только уехал — и помощники остались беспомощными. Они настаивали, и Никита Сергеевич согласился прилететь.
Заподозрил ли он неладное? Может быть. Но сделать он уже не мог ничего. Правительственную дачу в Пицунде охраняли люди Семичастного. Малиновский привел в войска в боевую готовность. Море у Пицунды блокировали корабли, как было объявлено, «для охраны Первого секретаря в связи с осложнением обстановки в Турции». Также были приняты меры, чтобы самолет вместо Москвы не развернулся в другую сторону. Но Хрущев, даже если начал догадываться, не предпринял попыток что-то изменить. Он хотел попасть именно в Москву, в Кремль. Потому что прекрасно помнил об участи Берии, который туда так и не попал.
13 октября Никита Сергеевич прилетел с Микояном в столицу. Встречало его не все руководство, как обычно, а лишь два человека — Семичастный и Георгадзе. Привезли прямо на заседание Президиума, и на Хрущева высыпали, что о нем думают. Тон задавал Суслов — очень взвешенно и выверенно. Он говорил не о ситуации в стране, не о политике партии и правительства. Все это как будто критике не подвергалось (ведь принималось на съездах и пленумах). Свел обвинения к персональным недостаткам Хрущева, его грубости, «мании величия», пренебрежении мнениями других руководителей. Вразрез с этой линией выступил только Шелепин — о развале экономики, Карибском кризисе.
Заседание продолжилось и на следующий день. Защищать Хрущева пытался только его старый покровитель Микоян, предлагал «дать возможность исправить ошибки». Полянский первым произнес: «Уйти вам со всех постов в отставку». Этого ждали, загомонили — «удовлетворить просьбу», хотя Никита Сергеевич еще ни о чем не просил. Постановили созвать Пленум ЦК, рекомендовать освободить Хрущева от должностей «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья», а также разделить посты Первого секретаря ЦК и председателя Совета Министров.
На самом-то деле созывать ничего не требовалось, члены ЦК уже сидели в Екатерининском зале Кремля и ждали, как и когда закончится заседание Президиума. Но оставалось еще решить — кого рекомендовать на освободившиеся посты. На председателя Совета Министров однозначно шел Косыгин. Был первым заместителем — и выдвигался председателем. А насчет Первого секретаря разыграли заранее подготовленный реверанс. Брежнев предложил Подгорного, а тот отказался в пользу самого Брежнева. Почему же во главе партии оказался именно он? Никакого особенного преимущества у него не было, в коммунистическом руководстве Суслов считался куда более авторитетным лицом.
Но против Хрущева объединились различные группировки в кремлевской верхушке. Были «старики» — Суслов, Пономарев. Были «молодые» — Шелепин, Семичастный. Были деятели патриотических взглядов, сторонники возврата к сталинскому курсу, хотя бы частичному — Воронов, Мазуров. Были «флюгеры», выбиравшие, к кому выгодно примкнуть, — Полянский, Шверник. Кандидатура Брежнева выглядела «нейтральной». Да и человеком он был взвешенным, доброжелательным. Не хамил, не устраивал солдафонских разносов. Он меньше всех подходил на роль диктатора (в отличие от Шелепина). Поэтому его фигура устраивала всех.
Весь состав Президиума появился в зале, где ждали делегаты пленума. Хрущеву пришлось сидеть на сцене, закрыв голову руками. С речью выступил опять Суслов. Огласил обвинения в «волюнтаризме» и «субъективизме», нарушении норм партийного руководства. После его доклада из зала выкрикнули заранее подготовленные предложения: «Прений не открывать!» За снятие Хрущева проголосовали единогласно, утвердили Брежнева и Косыгина. Завершили заседание лозунгом: «Да здравствует наша могучая ленинская партия».
Советских граждан известили о смене власти лишь через день, и для них даже о «волюнтаризме» не упоминалось. Лишь официальная формулировка «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Хотя народ у нас был смышленый, да и слухи очень быстро распространялись. Но о Хрущеве никто не сожалел.
Впрочем, и Никите Сергеевичу было грех жаловаться. Он первым из советских лидеров ушел со своего поста живым. Всего, что натворил, ему не вспомнили. Не поливали грязью, не осуждали. Даже из партии не выгнали, как он поступал с Молотовым, Кагановичем, Маленковым. Дали элитную дачу-особняк, 500 руб. пенсии, оставили спецобеспечение, спецлечение. Только предали забвению, советские средства массовой информации вообще перестали его упоминать. Так и ушел из политики, а потом и из жизни этот страшный человек, превращенный фольклором в комический персонаж с кукурузой, ботинком и «кузькиной матерью».
Новым правителям страна досталась в отвратительном состоянии. Развал в сельском хозяйстве, «перекосы» и неразбериха в промышленности. Засучив рукава, принялись наводить порядок. Выправлять, что можно. А что-то было уже нельзя. И ключевые фигуры будущих разрушительных процессов уже выдвинулись, расставлялись на нужные места. Но реализация этих процессов при Хрущеве грозила глобальной катастрофой. Неподготовленной, неконтролируемой, чреватой непредсказуемыми последствиями вплоть до ядерной войны. И для «мировой закулисы», и для ее партнеров в советском руководстве стал предпочтительным иной вариант. Долгий, плавный, упрявляемый.
Спокойного и миролюбивого Брежнева окружили и старыми советниками типа Александрова-Агентова, и молодыми «аристократами духа» Андропова, подправляя его политику. Рядом с Косыгиным очутились «ученые» из гнезда Яковлева. Продолжили ломать сельское хозяйство, но уже не штурмовыми буйными реформами, а планомерными «научными» программами «модернизации» села. Разрекламированные «разрядки» и сотрудничество с Западом посадили СССР на «иглу» нефтедолларов, вгоняя в зависимость от закупок продовольственных и промышленных товаров — и одновременно заглушая отечественную промышленность.
Эти же разрядки широко распахнули двери для зарубежных влияний, заражая интеллигенцию, молодёжь, и самих партийных функционеров соблазняя перспективами «конвергенции», взращивая «молодых реформаторов». Когда процессы раскачки зашли достаточно глубоко, Суслов и Андропов вывели на политическую сцену фигуру Горбачева, и тот же Яковлев очутился у него «правой рукой». Грянула вторая «десталинизация», куда более глубокая, чем хрущёвская. С реабилитациями и героизациями уже и политической оппозиции: Бухарина, Каменева, Зиновьева и иже с ними. С ориентацией на их программы — и обвалом экономики.
А в нарастающем хаосе был дан старт всем «пятым колоннам», изготовленным к этому моменту. Националистам, сепаратистам, антикоммунистам, диссидентам, либералам и просто предателям. Зарубежным режиссерам осталось только манипулировать ими и выбирать, — где и на кого сделать ставку. Катастрофа крушения и расчленения великой Советской империи свершилась. Ну а когда все это оценишь, взвесишь, сопоставишь, тогда и становится в полной мере понятным — с кем же и зачем боролся Сталин…