безумный подвиг за другим был связан с его именем, и вскоре выяснилось, что в кругу высшего класса не совершалось никаких отчаянных поступков, но ему приписывали то, что он был зачинщиком или, по крайней мере, приложил к этому руку.
Говорили, что в избранном и печально известном карточном клубе лорд Лейчестер был самым отчаянным игроком и настойчивым неудачником. Слухи дошли до того, что объявили, что даже поместья Уиндварда не выдержали посягательств, которые нанесли его проигрыши за игровым столом. Ходили слухи, и им никто не противоречил, что он "проигрался", и что его жеребец был одним из крупнейших и самых дорогих в Англии.
Светские газеты были полны вкрадчивых абзацев, намекающих на дикость его поведения и предсказывающих скорый и катастрофический конец. Его сравнивали с потерянными персонажами прошлых поколений, сравнивали с лордом Норбери, маркизом Уотерфордом и подобными разнузданными личностями. Его красивое лицо и высокая, худощавая, но все еще крепкая фигура стали знамениты, и люди подталкивали друг друга и указывали на него, когда он проходил по модно посещаемым улицам.
Его редкое появление в светских местах вызывало глубочайший интерес и любопытство.
Один предприимчивый фотограф сумел, проявив огромную изобретательность, раздобыть его портрет и выставил копии в своей витрине, но они были быстро изъяты.
Не было такой безрассудной отваги, которой бы ему не приписывали. Мужчины гордились тем, что у них была лошадь, на которой он ездил, потому что их способность ездить верхом доказывала их храбрость.
Скандал охватил его имя и превратил его в сытную и бесконечную трапезу; и все же по какой-то странной феноменальной случайности никто не слышал, чтобы оно было связано с именем женщины.
Некоторые говорили, что он сильно пил, быстро ездил верхом и много играл, и что он быстро мчался сломя голову к разорению, но никто никогда не намекал, что он тащил с собой представительницу прекрасного пола.
Время от времени его видели в экипажах, направляющихся в Ричмонд, или на богемных вечеринках в Сент-Джонс-Вуде, но ни одна женщина не могла похвастаться тем, что он был ее особым завоеванием.
Поговаривали даже, что он внезапно почувствовал явное отвращение к женскому обществу и что от него слышали, как он заявлял, что, если бы не женщины, мир все равно стоил бы того, чтобы в нем жить.
Это было очень печально; общество было шокировано, а также любопытно, встревожено, а также крайне заинтересовано. Матери, имеющие дочерей на выданье, открыто заявляли, что что-то должно быть сделано, что невозможно, чтобы такому мужчине, наследнику такого титула и поместья было позволено бросить себя. Глубочайшая жалость была выражена леди Уиндвард, и одна или две из вышеупомянутых мам отважились, с некоторым трепетом, упомянуть о его случае этой августейшей леди. Но они мало что получили за свои старания, кроме спокойного, достойного и надменного отпора. Никогда ни словом, ни взглядом, ни жестом графиня не выказывала той печали, которая омрачала ее жизнь.
Рассказы о его злодеяниях не могли не доходить до ее ушей, видя, что это обычные разговоры, но она никогда не краснела и даже не морщилась. Она знала, входя в переполненную комнату, где внезапно становилось тихо, что собравшиеся говорили о ее сыне, но ни взглядом, ни словом она не призналась в этом знании.
Только в тайне своей собственной комнаты она открывала шлюзы своей печали и признавалась в своем отчаянии. Пришло время, когда она почувствовала почти искушение пожалеть, что он не женился на "маленькой девочке -племяннице художника" и не устроился по-своему.
Она знала, что они расстались; она знала или догадывалась, что какой-то заговор привел к их расставанию, но она не задавала никаких вопросов, даже Ленор, которая теперь была ее постоянной спутницей и избранной подругой.
Между ними имя Лейчестера редко упоминалось. Даже от своего мужа она не услышала бы никаких обвинений в адрес мальчика, который был единственным дорогим ей человеком в ее жизни.
Однажды старая леди Лонгфорд произнесла его имя, произнесла пару слов или около того, но даже она не смогла заставить мать облегчить ее сердце.
– Что же нам делать? – спросила старая леди однажды утром, когда в газетах появилось сообщение о безумном подвиге, в котором хорошо известные инициалы лорда ясно указывали на его соучастие.
– Я не знаю, – ответила она. – Я не думаю, что здесь можно что-то сделать.
– Ты хочешь сказать, что ему позволено продолжать в том же духе, плыть к гибели, не имея руки, чтобы остановить его? – спросила старая леди почти гневно, и графиня сердито повернулась к ней.
– Кто может что-нибудь сделать, чтобы остановить его? Разве ты сама не говорила, что это невозможно, что его нужно оставить в покое?
– Да, я так и сделала, – призналась старая графиня, – но тогда все было не так плохо, совсем не так. Все было по-другому. В этом деле замешана женщина, Этель!
– Да, – с горечью сказала графиня, – да, – и она почувствовала искушение повторить утверждение, которое, как считалось, произнес Лейчестер, – что, если бы не было женщин, в мире стоило бы жить.
Затем леди Лонгфорд попыталась "достучаться" до Лейчестера через его компаньона лорда Чарльза, но лорд Чарльз ясно дал понять, что он беспомощен.
– Все идет не так, – сказал он, качая головой. – Если с Лейчестером что-то не так, то и со мной тоже, потому что, разве ты не видишь, я обязан пойти с ним. Я всегда любил его, ты же знаешь, и не могу оставить его сейчас, слишком поздно.
– И поэтому ты позволишь своему закадычному другу скатиться, – старая леди почти использовала более сильное слово, – вместо того, чтобы сказать хоть слово, чтобы остановить его?
– Скажи хоть слово! – уныло возразил лорд Чарльз. – Я сказал двадцать. Только вчера я сказала ему, что так долго продолжаться не может, но он только рассмеялся и сказал мне, что это его дело.
– Лорд Чарльз, вы дурак! – воскликнула старая леди.
И лорд Чарльз покачал головой.
– Осмелюсь сказать, что да, – сказал он, ничуть не обидевшись. – Я всегда был им, где дело касалось Лейчестера.
Единственное существо в мире, за исключением Стеллы, которое могло повлиять на него, ничего не знало о том, что происходит.
Волнение от ее визита к Стелле и ее ужасного разговора совершенно повергли хрупкую девушку в прострацию, и Лилиан лежала в своей комнате в особняке на Гросвенор-сквер, больше чем когда-либо похожая на травинку.
Доктор настоял на том, чтобы ее ничем не волновали, и они скрыли от нее слухи и истории о деяниях Лейчестера.
Он иногда навещал ее, и даже в затемненной комнате она могла