на пользу. Естественно, я очень надеюсь, что скоро у меня появится на нем новая бронзовая дуга, которой не страшны удары…
– Появится, господин, обязательно появится…
– Ну, спасибо, ты меня утешил. Но арбалет – это ведь не щит и не дубина. Им не дерутся, из него стреляют. Если мне повредят на нем тетиву – это не облегчит мне потом стрельбу из него. Уж лучше я приму удар на меч, из которого мне не придется стрелять. А при такой заточке зазубрина не будет глубокой…
– Я понял, господин! Ее будет легче вывести, не стачивая много!
– Зачем? Я вообще не собираюсь ее выводить. Чем она мне мешает? Когда их наберется достаточно – они только помогут мне надрезать туго натянутую веревку или надпилить деревяшку. Чем это будет не напильник? А рубить я ведь все равно буду вот этой частью, нормально заточенной, – я показал ему половину клинка ближе к острию.
– Но так нигде не делают, господин…
– Так делают у нас, в моей стране. Наши стрелки вообще не носят щитов, и вся их защита в рукопашной схватке – вот эта вот «сильная» часть клинка. Именно так мы и сражаемся там.
– А зачем закругление у самой гарды?
– Вот смотри, – я взял в руку свой деревянный тренировочный меч и перекинул указательный палец поверх крестовины. – Когда держишь его вот так – колоть удобнее. Но зачем же мне резать себе при этом палец?
– Такая большая крестовина тоже для этого?
– Ну, это разве большая? У нас бывают и побольше. Да, и для этого тоже, но не только. Когда я держу меч обычным способом и принимаю на него меч противника – тот может ведь и соскользнуть вниз. Крестовина спасет тогда мою кисть от серьезной раны.
– А рукоятки ваших мечей такие же, как ты сейчас нарисовал? – Прежде чем заморачиваться обстругиванием деревяшки, я нарисовал ему рисунок палкой на песке. – Если бы не эта большая крестовина – была бы совсем как наша!
– Она и есть ваша, а у нас другие. Но разве я сказал, что турдетанский меч плох? Он мне нравится, просто я хочу, чтобы в моем мече было лучшее и от наших.
Собственно, два массивных шарика на кончиках раздвоенного иберийского набалдашника – это ничуть не худший балансир-противовес, чем одиночный кругляш известного всем по историческим фильмам классического имперского гладиуса. Будущая римская классика технологичнее, но пока что легионеры с удовольствием пользуются традиционной испанской, да и «классическим» римский набалдашник станет еще нескоро – вплоть до эпохи позднереспубликанских гражданских войн он будет на самом деле все еще иметь форму «сердечка», то есть сохранять рудимент традиционного «испанского» раздвоения. Раз нравятся турдетанам именно такие и они ничем не хуже «правильных римских» – отчего ж не сделать эту маленькую уступку местной традиции? Вон как глаза у Нирула засияли, этого урря-патриота местечкового! Теперь, страшно довольный этим поглаживанием по своей урря-патриотической шерстке, все остальное он сделает так, как надо мне. А сколько еще дней я потратил бы на разжевывание и уламывание, если бы захотел иметь всенепременно классический «кошкодер» немецких ландскнехтов?
Самое приятное в работе – это делить с начальником рудника сэкономленные аквамарины. Самому Ремду выбирать и приобретать их недосуг – не царское это дело. У него и помимо нашего рудника немало других забот – есть два других медных рудника – черной бронзой там не занимаются, но они поболе нашего, а еще три железных и один свинцовый, но там еще и серебро в той свинцовой руде имеется, и основной доход – от него, а не от свинца. Соответственно, и глаз за тем рудником нужен особо бдительный. Поэтому с нами он действует проще, выдавая нашему «царю и богу» деньги, а тот уж сам закупает самоцветы для работы. Если уложился в выданную сумму давно установленного размера, продукцией отчитался – значит, все нормально. А цена на мелкие третьесортные аквамаринчики за тот же вес – дешевле в разы. Можно было бы в принципе вообще прямо сразу звонкой монетой экономить, но ценные камешки легче и компактнее, и их хранить гораздо удобнее. Да и не так заметна в этом случае наша «химия», надежно укрытая от посторонних глаз. В дело у нас теперь идет исключительно непрозрачный третий сорт, второсортные стараемся менять на него же для дела и на первосортные для себя. Нирул, уже выплавивший последние пять слитков с чисто третьесортным порошком, больше этого не боится и сетует лишь на то, что уж больно трудно запомнить мои «заклинания». Я обнадеживаю парня тем, что постараюсь подобрать специально для него попроще…
После обеда, начитав достаточно русской похабщины для успешной очередной плавки, я занимаюсь с начальником рудника и его наложницей-бастулонкой финикийским языком. Млять, ну и уродский же язык! Ну неужели предкам этих долбаных финикийцев было так трудно научиться говорить как-нибудь по-человечески! Я сейчас даже не об этой письменности ихней, в которой гласных нет – до нее мне вообще как раком до Луны. Тут устной бы речью овладеть! И турдетанский-то тоже был для меня нелегок, ведь ни разу ж он не из индоевропейских, но там Васькин здорово облегчил мне жизнь своими уроками баскского, а потом и плотное общение с нашими иберами подтянуло до более-менее приемлемого уровня. Да и Хренио ведь как учил? Он хоть на русский мне баскские слова переводил, а тут переводят с финикийского на турдетанский, который мне тоже ни разу не родной! Это ж офонареть! Нет, ну кое-чего таки откладывается в башке, не совсем ведь дурак, хвала богам, но пока что у меня через пару финикийских слов вырываются сугубо русские, от которых и мой деловой партнер, и его бастулонка хохочут, поскольку давно уже их запомнили и об их значении вполне догадываются. По крайней мере, перевести не просят. Если б только не Велия, если б не требовался финикийский, чтоб претендовать на нее – на хрен бы он мне тогда сдался? Это ж пытка самая натуральная!
За ужином – Володя со своим очередным «гениальным» прожектом по нашему перевооружению очередной «вундервафлей»:
– Слышь, Макс, с пневматикой я понял, что глушняк дело, а вот как насчет огнестрела? Простенького какого-нибудь – ну, типа самопалов детских. Ты ж делал их в детстве наверняка!
– А ты не делал?
– Ну, и я делал.
– Ну так за чем тогда дело стало?
– Дык, заряжать-то чем?
– Я думал, у тебя уже есть на примете знакомый торговец селитрой.
– Откуда?
– Ну, а чего ж ты тогда на огнестрел губу раскатываешь?
Губу