Так с чего начать?
– История долгая. Я мог бы начать со Сталинградской битвы и продолжить от нее. Но… – Он подумал и вздохнул. – Во-первых, я придурок, который напорол глупостей.
Венгрия – встроенная система. Бесполезно мечтать о том, какой бы она была и сколько умных и благородных решений приняли бы венгры, будь она в тысячу раз больше и окружена морем.
Чонгор взял паузу, чтобы передохнуть.
Юйся глянула на него в зеркало заднего вида.
Марлон смотрел недоверчиво, словно спрашивая: «Если ты придурок, который напорол глупостей, то кто я?»
Чонгор хохотнул. К его изумлению, Марлон расплылся в улыбке – невеселой, циничной, и все же безусловно улыбке. Он отвернулся к окну, чтобы ее спрятать.
– А из-за некоторых отвратительных пережитков прошлого, с которыми мы боремся, – продолжал Чонгор, – пока я делал глупости, у меня все было о’кей. Примерно полчаса назад, – он глянул на часы и увидел, что стекло разбито, а стрелки встали, – я поступил правильно. И где я в итоге?
Новый нервный взгляд Юйси в зеркале. Чонгор понял, что последнюю фразу надо разъяснить.
– В машине с порядочными людьми, – сказал он.
Так было уже лучше, и все равно он допустил очередную бестактность. Для Чонгора Марлон всегда будет человеком, который с риском для жизни вытащил из рушащегося здания совершенно незнакомого парня. Однако Марлон, видимо, не хотел, чтобы его воспринимали так. В нем была хладнокровная крутизна скейтеров, исполняющих свои смертельные номера на площади Эржебет, или хакеров, демонстрирующих последние достижения на Дефконе[10].
– Или по крайней мере с одним порядочным человеком, – поправился Чонгор.
Марлон повернулся к нему и снова улыбнулся во весь рот, потом выставил вперед правую руку. Последовало какое-то сложное баскетболистское рукопожатие. Чонгор был уверен, что под конец запутался: у центральноевропейских хоккеистов таких ритуалов нет. И все равно неловкое ощущение, будто он пытается ехать на коньках задом, полностью отпустило.
* * *
Следующий раз мистер Джонс заговорил по-английски лишь через полчаса после того, как такси тронулось. Он посмотрел на Зулу и сказал:
– Я сдаюсь.
К тому времени они завершали второй круг по опоясывающей остров кольцевой дороге. Вопреки первому указанию Джонса ехали вовсе не в аэропорт. Зула удивлялась, пока не сообразила, что ее товарищ (если здесь уместно такое слово) не знает ни слова по-китайски и предположил (как оказалось, резонно), что таксист не понимает по-английски. Он выкрикнул то единственное английское слово, которое наверняка знает любой таксист в мире. Как только машина, отчаянно сигналя, выбралась из сумятицы вокруг рушащегося здания, мистер Джонс достал телефон, набрал номер и заговорил по-арабски. Зула знала, что это арабский, потому что часто слышала его в суданском лагере для беженцев. После короткого обмена новостями, явно ставшими для человека на другом конце линии полной неожиданностью – мистер Джонс вынужден был по несколько раз повторять одно и тоже, – он передал телефон шоферу, который, выслушав какие-то указания, энергично закивал и промямлил что-то, видимо, означавшее «да» или «будет сделано».
Мистер Джонс обменялся с собеседником еще несколькими арабскими фразами и дал отбой. А такси начало нарезать круги по кольцевой.
Зула положила свободную руку на раму окна и время от времени прикладывала ладонь к тонированному стеклу. Было в искусственном мирке салона что-то внушавшее совершенно ложное чувство безопасности.
Когда мистер Джонс произнес: «Я сдаюсь», – Зула вздрогнула и открыла глаза. Неужели она и впрямь задремала? Неподходящее время для сна. Однако организм странно реагирует на стресс, а на кольцевой дороге не происходило перестрелок и взрывов, так что усталость взяла свое.
– Он был русский, да? Толстяк?
– Тот, кого ты… убил? – Ей не верилось, что она и впрямь произносит такую фразу.
Удивление, затем тень улыбки тронули лицо киллера.
– Да.
– Русский.
– Остальные тоже. Наверху. Спецназ.
Зула впервые услышала слово «спецназ» два дня назад, но теперь оно было ей знакомо. Она кивнула.
– И еще было трое других. – Джонс поднял правую руку, потянув за ней скованную руку Зулы, и отогнул большой палец. – Ты. – Указательный палец. – Тот, кого толстый русский убил на лестнице. Как я понял, американец. – Средний палец. – И тот в подвале, который пытался тебя защитить.
– Не просто пытался – защитил.
– Он тоже, возможно, русский – но не такой, как остальные.
– Венгр.
– Толстяк – организованная преступность?
– Скорее неорганизованная, – ответила Зула. – Мы думаем, он сбежал от своей организации. Где-то по-крупному прокололся. Пытался исправить. Или замести следы.
– Ты сказала «мы». Кто «мы»?
Зула развернула свободную руку и повторила его жест с отгибанием пальцев.
– Вы трое, – сказал Джонс.
Он на какое-то время задумался, затем повеселел, хотя по-прежнему смотрел настороженно.
– Если верить твоим словам, все не так, как я себе представлял.
– А что ты представлял?
– Замаскированный рейд боевой группы, конечно.
Фраза была смутно знакомой – она мелькала во множестве газетных статей и анонсов к фильмам, – однако Джонс произнес ее с выражением, какого Зула прежде не слышала. Так мог говорить человек, знающий о боевых рейдах не понаслышке, человек, у которого в таких рейдах на глазах гибли друзья.
– Если ты говоришь правду… – Он заморгал и потряс головой, словно прогоняя действие снотворного. – Нет, ерунда. Бред. Типичная боевая группа. Маски-шоу.
– Маски-шоу?
– Вечеринка в карнавальных костюмах, – бросил Джонс, мастерски пародируя среднезападный акцент. – Чтобы потом отвертеться. – Теперь он снова говорил с каким-то странным британским акцентом; Зула никак не могла сообразить, какой части Англии это акцент. – Заслать боевую группу в Китай – значит нарваться на дипломатический скандал. А так можно объявить: это не мы, это бешеная русская мафия, мы с ней ничего поделать не можем.
Речь была настолько убедительна, что Зула сама начала в нее верить.
– Какой была твоя роль? – спросил Джонс.
Зула рассмеялась.
Джонс поднял брови, потом тоже рассмеялся.
– Трое, – произнес он, вновь выставляя три пальца. – Зачем замаскированной русской группе «мы трое»? Зачем приковывать их к трубе и стрелять в голову?
При напоминании, что Питер погиб, Зуле стало стыдно и тошно: да как она могла смеяться минуту назад? Некоторое время они ехали в молчании.
– Так вы писали вирусы? – спросила она наконец.
Теперь Зула узнала, как выглядит Джонс, когда совершенно ошарашен. Она могла бы себя поздравить, если бы не растерялась так же сильно.