Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

16 декабря река замерзла, и вскоре лед стал достаточно крепким, чтобы выдержать грузовики и пушки. В руинах Сталинграда стихли рукопашные бои, основные сражения происходили теперь к югу и западу от города. Через пять дней советские танки взяли Шестую армию Паулюса в идеальное двойное кольцо: передовые отряды Жукова соединились к востоку от переправы через Дон возле Калача. Много раз в ходе войны Красной армии удавалось провести подобную операцию, и почти всегда немцы вырывались из котла. На этот раз Гитлер остался глух к призывам командующего Шестой армии, умолявшего дать приказ об отступлении. Вместо этого Паулюсу было приказано продолжать осаду Сталинграда, а Манштейн двинулся с запада на воссоединение с Шестой армией. К 23-му передовые отряды Манштейна оказались в 50 км от Сталинграда. До этого рубежа им удалось пробиться, но там они застряли. Фельдмаршал советовал Паулюсу пренебречь распоряжениями Гитлера и пробиваться навстречу. В тот момент избавление еще было возможно, однако Паулюс не воспользовался этим шансом и обрек 200 000 человек на смерть или плен. Манштейн, исчерпав свои силы, отдал приказ об общем отступлении.

По всему Восточному фронту с приближением Рождества в немцах пробуждалось сентиментальное настроение. По воскресеньям они включали радио и слушали праздничную программу Wunschkonzert für die Wehrmacht. Эта берлинская программа словно соединяла армию с оставшимися дома семьями. Во имя патриотизма передавались, такие песни как «Колокола отчизны» (Glocken der Heimat) и «Танки едут по Африке» (Panzer rollen in Afrika vor). Солдаты любили послушать, как Зара Леандер поет «Я знаю, однажды случится чудо» (Ich weiss es wird einmal ein Wunder gesheh'n'), эту же песню предпочитали и гражданские: «Я знаю, однажды случится чудо и сбудутся старые сказки, я знаю, любовь не умирает, великая и прекрасная».

Многие немцы стали жертвой паранойи, коренившейся в нацистских мифах, но от того не менее реальной для них. Пилот люфтваффе Хайнц Кноке не сумел сдержать свои эмоции, слушая в сочельник «Тихую ночь, святую ночь» (Stille Nacht, Heilige Nacht): «Это прекраснейшая из немецких рождественских песен. Сегодня ее поют даже англичане, французы и американцы. Знают ли они, что это немецкая песня? Понимают ли вполне ее значение? Почему все народы ненавидят нас, немцев, но поют немецкие песни, играют музыку немецких композиторов, Бетховена и Баха, и цитируют труды великих немецких поэтов? Почему?»34 В таком же духе писал из России и парашютист Мартин Поппель:

«Наши мысли и разговоры обращены к дому, к любимым, к фюреру и отечеству. Мы не скрываем слез, когда поднимаемся, чтобы почтить фюрера и павших товарищей. Это словно клятва, связующая нас воедино, заставляющая сжать зубы и держаться до победы. Дома сейчас садятся за стол под украшенной елкой. Я вижу моего славного старого отца, как он встает и с увлажнившимися глазами пьет за солдат. И моя отважная мать, она, конечно, немного поплачет, и сестренка тоже. Но наступит другой Новый год, когда мы все будем вместе, счастливо воссоединившись после того, как массовое убийство народов придет к победоносному завершению. Тот высокий дух, за которым следует молодежь, должен привести нас к победе: альтернативы нет»35.

Эти молодые люди были винтиками в военном механизме, беспощадно давившем все живое. Их сентиментальный патриотизм свидетельствует об успехе еще одного механизма – выстроенного Геббельсом педагогического и пропагандистского аппарата. Рождество 1942 г., которое они встречали в России, стало еще одной вехой общеевропейской трагедии, где этим солдатам была отведена значительная роль, еще одним шагом к окончательному крушению безумных амбиций их вождя, которые привели эти молодых людей к безвременной гибели.

Геринг клялся, что воздушный флот сумеет снабжать немецкие войска, оказавшиеся в окружении под Сталинградом, хотя элементарные математические подсчеты показывали, что для такой задачи самолетов не хватит. В декабре, по мере того как убывали запасы продуктов, снарядов и пуль, Паулюс терял людей, танки, а в итоге потерял и надежду. 16 января 1943 г. офицер вермахта написал из-под Сталинграда прощальное письмо жене: «Беспощадная борьба продолжается. Господь помогает храбрецам! Что бы ни уготовило нам Провидение, мы просим об одном: чтобы нам дарованы были силы продержаться. Пусть о нас когда-нибудь скажут, что немецкая армия сражалась под Сталинградом так, как нигде в мире не сражались солдаты. Обязанность матерей – передать этот дух нашим детям»36. Но для большинства оказавшихся в ловушке солдат Паулюса эти героические сантименты были пустым звуком.

12 января четыре русских фронта нанесли удар по группе армий «Дон» к северу от Сталинграда и обратили войска оси в беспорядочное бегство. Дивизия Пасубио, составлявшая часть Восьмой итальянской армии, попавшей в Донской котел, вынуждена была пробиваться на запад. Топливо закончилось, бедолаги бросали орудия и шли пешком. «Машины с грузом оставляли на дороге, – писал лейтенант артиллерии Еугенио Корти. – Сердце разрывалось от такого зрелища. Сколько итальянских сил и денег было потрачено на это оборудование!»37 Если измученные пехотинцы пытались сесть на немецкую машину, их отгоняли с криками и проклятиями.

Корти тщетно пытался сохранить дисциплину в своем подразделении: «Неужели люди, не привыкшие в обычной мирной жизни соблюдать порядок, вдруг сделаются послушными лишь оттого, что наденут униформу? Враг поливает нас огнем, толпа бежит, спотыкаясь. Я вижу самые ужасные сцены за все время отступления: итальянцы убивают итальянцев. Мы уже не армия, со мной не солдаты, а животные, не способные себя контролировать, повинующиеся примитивному инстинкту самосохранения»38. Лейтенант проклинал собственную мягкотелость: не поднялась рука пристрелить солдата, нарушившего приказ (немногочисленные сани отводились только для раненых). «Хаос усугубляется бесчисленными проявлениями слабости, подобной моей… Оказавшийся среди нас немецкий солдат не мог сдержать презрения. Вынужден признать, что он прав: наши люди недисциплинированны до дикости»39.

На перевязочном пункте «раненые лежали друг на друге. Когда один из немногих ухаживавших за ними санитаров являлся и приносил раненым воду, к стонам присоединялись вопли тех, на кого он невольно наступал. Снаружи на снег постелили солому, и там лежали еще сотни солдат на пятнадцати– или двадцати градусном морозе. Мертвые вперемежку с живыми. Их всех обходил один врач: он сам был ранен осколками, когда проводил ампутацию опасной бритвой»40.

Но, даже когда чаша весов склонилась в их пользу, страдания русского народа отнюдь не завершились. В крестьянской избе Корти застал пораженную горем семью: «Я наткнулся на плававший в крови труп старика-великана с длинной белой бородой. К стене в ужасе прижались три или четыре женщины, с ними полдюжины ребятишек. Все они худые, слабые, с восковыми лицами. Солдат преспокойно уплетал картошку. В избе было так тепло! Я велел женщинам и детям ужинать, пока не набежали еще солдаты и не съели все до крошки»41. Солдат оси часто удивлял стоицизм русских, в которых они видели прежде всего жертв коммунизма, а уж потом противника. Даже после того как вторгшиеся в страну завоеватели причинили столько горя, простой народ зачастую по-человечески сочувствовал страданиям вражеских солдат, и сочувствие вызывало у этих солдат искренний отклик. Корти писал: «Когда мы останавливались во время долгих переходов, многих наших соотечественников спасали от обморожения бескорыстные, материнские заботы этих бедных женщин»42.

Во время страшного отступления союзники Гитлера проклинали люфтваффе: немецкие самолеты снабжали только своих солдат. Корти писал: «Мы злобно провожали взглядами эти самолеты, их облик и цвет казались нам столь же чуждыми и отталкивающими, как униформа немецких солдат. Нам бы увидеть родные итальянские самолеты! Нам хоть бы крошку сбросили с неба – не было ничего!»43 Страдания итальянцев усугубляла цензура, которая не пропускала на родину сведения о том, что они погибают в снегах на чужбине. «Там, в далеком отечестве, никто не ведает о принесенной нами жертве. Для армии в России вот-вот наступит развязка трагедии, а там радио и газеты вещают совсем о другом. Словно весь народ решил забыть о нас»44.

Корти содрогался и негодовал при виде того, как немцы расправлялись с пленниками, хотя знал, что Красная армия зачастую точно так же поступает с теми, кто попадает к ней в руки. «Это ужасно, мы же были цивилизованными людьми, а оказались вовлечены в неистовую схватку между варварами»45. Корти метался между двумя крайностями: отвращением к немецкой жестокости, «из-за которой я подчас переставал видеть в них представителей человеческого рода», и невольным уважением к их силе воли. Оскорбляло и презрение немцев ко всем прочим народам. Он слышал рассказы о том, как офицеры пристреливают тяжелораненых, как насилуют и убивают, как сбрасывают с саней раненых итальянцев и экспроприируют транспорт в пользу вермахта. Но его поражала четкость, с которой немецкие солдаты продолжали выполнять свои обязанности даже не на глазах у офицеров и сержантов. «Я задавал себе вопрос… что бы с нами сталось без немцев, и вынужден был нехотя признать, что в одиночку мы, итальянцы, угодили бы в лапы врага. Я благодарил небеса за то, что в одной колонне с нами шагают немцы. Как солдаты они не имеют себе равных, тут нет и тени сомнения»46.