где пребывала императорская семья в период с 27 по 30 апреля. Задержка их в Екатеринбурге произошла 30 апреля. В общем, положение было до крайности запутанным и тяжелым.
Из Петербурга никто за время нашего ареста не приехал, и на свои письма Седов ответа не получал. Обсудив создавшееся положение, мы пришли к следующему заключению: ввиду имеющейся у меня возможности вернуться на службу мне следует поступить на нее, так как не исключается возможность приезда офицеров из Петербурга, и, хотя их величества и задержаны в Екатеринбурге, Тюмень все же находится не так далеко от последнего, а первоначальная легализация офицеров по их приезду через поступление их в эскадрон даст нам возможность получить документы, при помощи которых им удастся сконцентрироваться в районе Екатеринбурга и в самом городе.
Это предполагалось на тот случай, если их величеств, паче чаяния, задержат надолго в Екатеринбурге. Если же их перевезут в Москву, то я смогу выдать прибывшим офицерам фальшивые командировки для обратного проезда в Россию. Кроме того, мы будем все же информированы о положении императорской семьи как в Тобольске, так и в Екатеринбурге. Если же до конца Фоминой недели[58] никто из Петербурга не приедет и никаких известий мы оттуда не получим, то Седов лично поедет туда и во всех подробностях информирует Маркова-второго и Анну Вырубову о создавшемся невыносимо тяжелом положении. Совершенно нам непонятное упорное молчание Петербурга повергало нас в тупое уныние. С момента моего отъезда прошло уже два месяца, и, не говоря уже о большом количестве офицеров, обещанном мне Марковым-вторым, даже Андреевский и Гринвальд, для которых Анна Вырубова достала деньги и которые должны были приехать за мной вслед, не приехали.
Единственно, что оставалось предположить, – это разгром организации большевиками.
Борис Николаевич рассказал Седову и мне о подробностях своего освобождения. Оказывается, решающим фактором в этом деле было исчезновение из Тюмени Бруара сразу же после сделанного им в Совдепе доноса. Это, а также и несомненно для них мое с Соловьевым знакомство в Тюмени незадолго до доноса Бруара произвело очень хорошее впечатление в нашу пользу среди местных заправил. Не обошлось без взятки. Маре Григорьевне посоветовали обратиться к одному артисту местной драматической труппы, подвизавшейся в приказчичьем клубе, имевшему, видимо, юридическое образование и устроившемуся при местном трибунале адвокатом или, по новому определению, правозаступником.
Этот ловкий малый умело повел дело, и, когда акты по нашему делу попали в трибунал, он сумел, кому нужно, дать соответствующую мзду из тех 5000 рублей, которые с трудом для него добыла Мара Григорьевна, и дело, вызванное доносом Бруара, было таким образом ликвидировано. Остался невыясненным протокол обвинения Бориса Николаевича, для какой цели он пользовался фальшивыми документами и хранил оружие без всякого разрешения.
В этот же день я познакомился с сыном Григория Распутина, Димитрием, приехавшим из Покровского. По виду это был простой деревенский парень. Он кончил церковноприходскую школу и по мобилизации служил в одном из сибирских стрелковых полков.
Вечером зашел ко мне Ковальчук, которого я от чистого сердца поблагодарил за участие в моей судьбе. Он рассказал мне о жизни эскадрона в дни моего сидения в тюрьме.
На следующий день после моего ареста люди были переведены в казармы при управлении воинского начальника, были получены лошади из конного запаса, отобранные мною и Маркаровым. Лошади были поставлены на площади перед казармами на скоро сделанную коновязь, на которой они стоят до сих пор. Занятий никаких не проводится, кроме пешего учения, да и то когда придется и как придется.
Он повторил мне все, рассказанное Симоненко о перевозе их величеств, и по лицу и по голосу его я ясно видел и чувствовал, что Ковальчуку было очень тяжело и неприятно участвовать в конвое их величеств. Особенно характерны были его слова:
– Когда же товарищ Пермяков сказал нам, зачем мы едем, то я заявил товарищам без стеснениев, что им всем морды понабью, если они не будут себя держать, как следует, форменно, по настоящей дисциплине, чтобы бывший царь видел, что есть еще настоящие солдаты!
Я подумал, что если бы у меня было таких Ковальчуков человек 30–40, то многое можно было бы сделать…
Из дальнейшего будет видно, что Ковальчук еще раз помог мне, и, быть может, только благодаря ему мне не пришлось еще раз сесть в тюрьму и удалось покинуть Тюмень.
На третий день праздников я зашел в штаб и только после долгих уговоров Чувикова «соблаговолил» согласиться и вернуться на службу. Пермяковым было приказано выдать мне содержание за все время моего ареста, что и было немедленно исполнено. В штабе я узнал о подробностях задержания их величеств в Екатеринбурге.
27 апреля у нас в штабе были получены сведения, что на станции Поклевская между Тюменью и Екатеринбургом вооруженные рабочие, в случае провоза царя, хотят отбить его силой. Об этом был поставлен в известность помощник комиссара Яковлева Авдеев, присланный в Тюмень Яковлевым 26 апреля для приготовления поезда, который должен был увезти их величеств. В ночь на 28 апреля это сообщение повторилось, о чем по линии дано было знать Яковлеву, который около 10 часов вечера отбыл с их величествами из Тюмени.
Не доезжая станции Поклевская, Яковлев получил это известие и повернул поезд обратно. Имея короткую остановку в Тюмени, поезд проследовал на Омск. 29 апреля на рассвете он был задержан под самым Омском на станции Куломзино красногвардейцами. Из сводки Омского военного комиссариата явствовало, что Яковлев покидал поезд и лично ездил в Омск, там вступил в телеграфную связь с Москвой, откуда получил приказание немедленно везти государя в Россию[59]. В сводке указывалось, что задержание поезда на станции Куломзино произошло из-за телеграммы Екатеринбургского Совдепа, вернее, начальника екатеринбургской Красной гвардии в Омск, в которой он выражал опасение по поводу возможности побега их величеств. После переговоров с Москвой Яковлев вернулся в Куломзино и двинул поезд обратно. В Тюмени он узнал, что линия до Екатеринбурга свободна, рабочие, собравшиеся на станции Поклевская еще 28 апреля, вернулись в Екатеринбург. Поезд пришел 30 апреля и был на станции немедленно оцеплен большим отрядом Красной гвардии.
Из сводки Екатеринбургского военного комиссариата было видно, что задержание бывшего царя в Екатеринбурге произошло по постановлению Екатеринбургского Совдепа, вопреки приказанию из Москвы, полученному Яковлевым. С вокзала их величества были отправлены в Дом особого назначения, ранее принадлежавший местному богатому купцу Ипатьеву. Из Тобольска никаких новых сведений получено не было.
Ознакомившись с положением, в котором находился эскадрон, я убедился в следующем: за