последствий не имела.
Наступило утро Страстной субботы, которое никаких изменений не принесло, и я был уверен, что Святую ночь мне придется провести взаперти. Ожидал только обещанной передачи от Соловьева пасхальных яиц, которые должны были скрасить мое одиночество и напомнить о Великом празднике.
С утра я начал приводить камеру в порядок. Незадолго до обеда дверь в мою камеру отворилась, и в нее вошел старший надзиратель.
– Пожалуйте в контору, вас комиссар желает видеть! – обратился он ко мне.
Я собрался уже идти.
– Нет, с вещами, вас, наверное, освободят.
Я не заставил себя долго просить и, в минуту собрав пожитки, распрощался со своими тюремщиками и отправился в контору. Комиссар сообщил мне, что из трибунала пришли бумаги с приказанием освободить меня из заключения.
Получив оставшиеся у меня в конторе два рубля (остальные деньги ушли на покупку табака) и свои подтяжки, я с молниеносной быстротой очутился за воротами тюрьмы. Большая зеленая калитка со скрипом захлопнулась за мной. Я был на свободе!
Глава X
В гостинице я был радостно встречен не только хозяином, милейшим толстяком Лошкомоевым, но и всеми служащими. По-видимому, они видели во мне хорошего гостя, а не свирепого большевика.
Не успел я занять номер, как ко мне пришел Седов поздравить с благополучным исходом моего ареста, а потом прибежал запыхавшийся Симоненко, узнавший в штабе о моем освобождении. Когда он увидел меня, так сказать, целым и невредимым, он проявил такую радость по поводу моего освобождения, что я был прямо-таки тронут добротой его души и отзывчивостью. Он передал мне все новости, происшедшие за время моего отсутствия.
Во-первых, он принимал участие в разоружении отряда тюменской Красной гвардии, разоруженного по приказанию Пермякова за бесчинства, которые он творил, и вылившиеся в ряд самочинных обысков с «изъятием ценных предметов», кои были найдены у начальника.
Как я узнал, им был тот самый детина в папахе, который принимал участие в моем аресте. Мальчишка, который был с ним, как мне рассказывал Симоненко, был сыном помощника председателя Совдепа Неверова. Он занимал в Тюмени весьма ответственный пост председателя Совнархоза.
Затем Симоненко конвоировал с 15 уланами государя и государыню, встретив их в 20 верстах от Тюмени, до вокзала. Вот что он рассказывал мне по этому поводу: 27 марта он пришел, как обычно, в штаб, его вызвал к себе Пермяков, который приказал немедленно во что бы то ни стало оседлать наличными седлами лошадей, отобрать из эскадрона наилучших волонтеров и ждать его в полной боевой готовности у казарм.
Симоненко недоумевал, в чем дело, исполнил приказание, и к моменту приезда в экипаже Пермякова и председателя Совдепа Немцова он имел в готовности 15 всадников. Пермяков вышел к волонтерам и объявил им, что они будут исполнять чрезвычайно важное поручение, а именно: на них возлагается охрана бывшего царя, которого перевозят из Тобольска, причем он заявил, что они должны держать себя с достоинством, как подобает настоящим «революционным солдатам».
– Пусть бывший царь видит дисциплину и мощь Красной армии, самой свободной армии в мире! – закончил Пермяков свое обращение к ним.
После этого он сел в экипаж и приказал Симоненко следовать за собой. В версте от первой почтовой станции Пермяков остановил отряд, а сам отправился на станцию.
Около 6 часов вечера Симоненко увидел целый караван выезжавших из деревни телег, который вскоре поравнялся с ними. Впереди ехало пять всадников, за ними парная телега с пулеметом, за ней телега с солдатами. Потом следовала телега, в которой сидел государь с каким-то субъектом в шубе и папахе. Как потом узнал Симоненко, это и был тот комиссар, который перевозил государя, по фамилии Яковлев.
Затем, тоже на простой телеге ехала государыня с великой княжной Марией, а потом шла телега со свитой, которой было пять человек, четверо мужчин и одна женщина. Кто они были, Симоненко не знает.
Замыкали поезд Пермяков, Немцов и еще четыре телеги с солдатами и одним пулеметом и пять всадников. Всего конвоя Симоненко насчитал до 50 человек.
Пермяков приказал разбить волонтеров на две группы. Одну оставить позади каравана, а самому с семью волонтерами ехать впереди.
К вечеру весь поезд, минуя город и проходя по окраинам Тюмени, прибыл на вокзал, где стоял уже приготовленный поезд, состоявший из вагона 1-го класса и трех вагонов 3-го. Немедленно по прибытии государь, государыня и великая княжна перешли со свитой в вагон. Комиссар попрощался с Пермяковым и Немцовым, а также поблагодарил Симоненко за образцовую службу его подчиненных, и поезд тронулся по направлению на Екатеринбург. По словам Симоненко, государь выглядел совершенно спокойным, государыня была очень бледна и, видимо, страшно устала в дороге.
На мой вопрос, как держали себя по отношению к государю комиссар [Яковлев] и Пермяков с Немцовым, Симоненко ответил, что очень хорошо. Комиссар помогал государыне войти в вагон, предварительно осмотрев, все ли в нем в порядке, распоряжался переноской вещей; вообще все держали себя крайне корректно. Наши же комиссары не принимали никакого участия во всем происходившем и были только зрителями.
Когда поезд ушел, Симоненко спросил Пермякова о причине перевоза царя, и последний ему ответил, что из полученной бумаги видно, что бывший царь будет предан суду революционного трибунала в Москве, куда его и должен доставить комиссар Яковлев, являющийся комиссаром ВЦИКа с чрезвычайными полномочиями. По словам Симоненко, волонтеры во все время пути и до отправления поезда держали себя спокойно и безразлично ко всему происходившему, а Ковальчук принимал даже участие в переноске царского багажа.
– А знаете, что я вам скажу, Сергей Владимирович, ведь если бы кто-нибудь хотел отбить у нас государя, то мог бы это сделать с легкостью, нужно было только смелость иметь! – закончил свой рассказ Симоненко.
Я слушал его как во сне… ведь это я был бы на месте Симоненко, если бы не находился в тюрьме! Я должен был конвоировать их величества, с сознанием своей полной беспомощности и своего полного бессилия как-либо помочь им!
Эта мысль жгла мой мозг, как каленое железо, и я был готов благословить тот миг, когда я попал в тюрьму, избавившую меня от кошмара быть тюремщиком своего государя!
Заключительная фраза Симоненко едва не прорвала накопившееся во мне отчаяние и горе, и мне стоило больших трудов сдержаться. Как прав был, хотя и невольно, Симоненко; но разве только в пути было легко их спасти?.. А в Тобольске? Что думали и переживали их величества во время переезда? Кто этот Яковлев, столь любезно к