Но совесть моя довольно быстро успокоилась, потому что я знала, как Василий Иванович был невероятно добр и внимателен ко всем. Как-то раз, например, он, подъезжая к своей даче на машине, встретил старого дачного сторожа. Василий Иванович распахнул дверцу машины и, посадив старика вместе с его метлой и лопатой, въехал в ворота.
Много на свете было разных альбомов — и более прекрасных, и более красивых. Но что для меня бесценно в моей книжке? Каждый, кто написал в ней несколько слов, предстает передо мной сразу. Весь его облик, вся обстановка, время, характер самого человека — все оживает в воспоминании, все предстает в моей памяти мгновенно и ярко.
Здесь добрые слова, стихи, рисунки, зарисовки. И как меня всегда волновало и трогало, что на этих крохотных страничках люди придумывали, находили возможность что-либо написать. Ведь так трудно что-то придумать, тратить время на это.
Когда мы в 1943 году были на Черноморском флоте (я об этом писала), мы бывали и на береговых батареях, и на боевых кораблях. Капитан одного корабля, М., взял у меня альбом и в своей капитанской каюте, на своем капитанском столе написал в него такой мадригал:
На борту корабля-исполинаПоявилась Зеленая Рина,И средь пушек, брони и металлаЧто-то детское защебетала.
То ли мама ко мне вернулась,То ли детство в груди проснулось?Ни черта не поймешь, и, признаться,Без бутылки не разобраться.
Старшина, кочегар-верзила,Хмуро буркнул: «Вот это счудила!Вот чертовка! И до чего жеНа дочурку мою похоже!»
Эта фраза, без соли, без перца, —От нутра матросского сердца.Бронь зеленым снарядом разрушив,Рина вкралась в матросскую душу.
Потом наше начальство решило отправить нас на отдых.
Сначала мы прибыли в Поти, играли в госпиталях. Бомбили Поти по ночам часто, но иногда бомбы не взрывались — там такие болота, что бомбы уходили глубоко в топкий грунт. Потом нас направили в Сочи, где все дома отдыха и санатории были предоставлены раненым и выздоравливающим. Работали мы очень много. В Сочи мы встретились с писателем Леонидом Соболевым. Он тоже много работал.
Был Л. Соболев человеком высокого роста, с правильными чертами мужественного лица, со статью и осанкой, прямо созданными для красивой, нарядной формы капитана I ранга. Да уж это был настоящий моряк. Вечером, после выступлений, мы бродили иногда по берегу моря. На горизонте вспыхивали отсветы далеких разрывов, нависали над морем ракеты и осветительные бомбы. Все это было далеко, а мы шли по берегу. Шуршала галька, и маленькие мирные волны почти без шума растекались у самых наших ног. Все это Л. Соболев нарисовал в моей книжечке и написал:
Однажды в Сочи (сезон 1943-го года) было так:
Море было — Черное,Небо — синее,Разрывы — красные,Ракеты — желтые,САБы[15] — белые,Рина, конечно, Зеленая,И поэтому настроение было радужное.
Л. Соболев
Когда я провожала Ирину и Натана Альтмана, приезжавших ко мне в Сочи, и мы сидели в вокзальном буфете за столиком (тогда был старый, маленький, чистый курортный вокзал старого Сочи), я увидела у себя в сумке свой альбом. И тут, не долго раздумывая, сказала Альтману:
— Пожалуйста, вот место для вашего автографа.
Как человек европейский, он не выразил ни удивления, ни поспешности, спокойно освободил место на столе, вынул из кармана какую-то необыкновенно заграничную многоцветную ручку (мы их еще не изготовляли и даже не видели) и сделал рисунок-ребус: в левом верхнем углу — роза и под ней буква R, в правом — ослик-ишачок и буква I, внизу — ножик и буква N и арбуз с буквой А. Буквы написаны латинские, а слово, которое они составляют, — русское: РИНА. И теперь я единственный обладатель этого рисунка Натана Альтмана, и никто другой его даже не видел.
Экслибрис
У меня еще и книг не было, а экслибрис уже был. Сделал его и подарил мне добрый друг Евгений Адольфович Левинсон. Мы встретились в период моей жизни в Одессе, дружба наша возникла сразу и длилась всю жизнь.
Он был также другом нашего театра «КРОТ» и не только малевал по ночам декорации, но и помогал составлять программы, придумывать номера.
Через много лет, встретившись в Ленинграде с Е. А. Левинсоном, уже знаменитым академиком архитектуры, я, разумеется, выяснила, что он стал также другом К.Т.Т., с которым вместе закончил Ленинградскую Академию художеств. Е. А. Левинсон был удивительно живым, деятельным и доброжелательным человеком с лукавым юмором, с огромным багажом знаний, который его нисколько не обременял. Он автор проектов многих известнейших архитектурных сооружений.
Созданный по проекту Е. Левинсона знаменитый мемориальный ансамбль на Пискаревском кладбище в Ленинграде (скульптор Вера Исаева) известен сегодня всему миру.
Е. А. Левинсон ввел в архитектуру как строительный и декоративный материал литое стекло (колонны в метро). Замечательны были и созданные им декоративные элементы зрелищных зданий. Традиционные театральные маски, которые Евгений Адольфович трактовал по-своему, оригинально и современно (гипсовые отливки с них, эскизы), он хоть редко, но все же дарил своим друзьям после их настойчивых просьб.
Две маски — Юмор и Драма — хранятся у меня, а две — у М. Козловской.
Но я хочу рассказать про свой экслибрис.
Однажды я получила письмо от человека, который просил меня прислать ему книжный знак.
Оказывается, он был опубликован в книге «Евгений Адольфович Левинсон» (выставки работ), изданной к 75-летию со дня рождения академика Е. Левинсона. Я послала коллекционеру два экземпляра (к этому времени у меня было очень много книг, но книжный знак я берегла и не наклеивала на них). Потом ко мне обратился мой товарищ, мой любимый народный артист Борис Тенин, который, оказывается, тоже собирает экслибрисы. И я, разумеется, немедленно пополнила его коллекцию. Борис Михайлович попросил меня рассказать, что изображено на моем экслибрисе.
Объясняю.
На этом рисунке я пою, я же танцую; здесь же персонажи моих песенок, и господин во фраке, и белый Пьеро. В верхнем левом углу крот (как символ нашего одесского театра) играет на лире, а в правом — сам художник, Евгений Адольфович Левинсон, сидя на облаке, вдохновенно рисует.
Новые съемки
Как закончить всю книгу, я еще не выяснила. Но как только я написала свою жалобу, что мне не дают ролей в кино, и закончила эту главу, сразу раздался телефонный звонок из Ленинграда. Мне предложили принять участие в новой картине. Я, конечно, вместо того чтобы подумать или сделать вид, что мне это предложение безразлично, начала немедленно соглашаться на все. А это значит: ездить в Ленинград по требованию, быть связанной с партнерами, работающими, занятыми в театре. То есть, например, съемка назначена на 12-е число, вы берете билет и, прервав все дела в Москве, 11-го готовы к отъезду. Поезд — в 23 часа 55 минут. Но в этот же день, в два часа, раздается звонок из Ленинграда и вам сообщают, что съемка отменяется: кто-то заболел.