что П. вот-вот уедет. Я твои письма все получаю, а ты, видно, не получила и того, которое я послала на Верин адрес. Продолжаю начатое. Надо послать сюда запрос, чтобы лечащий врач сообщил свое мнение о моем заболевании, состоянии, необходимости лечения и т. п. Дело в том, что она считает меня абсолютно здоровой, но, пока ее мнения никто не спрашивает, она и не имеет возможности его высказать. Я нахожусь здесь в больнице, во 2-м отделении, с 16 апреля. В твоем письме я не поняла фразы «Говорят, что есть основания надеяться на лучшее, если не очень скоро». Что значит «
если не очень скоро»? 5-го я буду писать сразу в несколько адресов – оказывается, можно писать не одно письмо. Может, хоть кому-то дойдет. Главная подлость, что пропадает все, что я пишу Ясику. Не дошло мое поздравление к дню рожденья (и к твоему, кстати, тоже). Наверное, не дойдет и поздравление к вступлению в пионеры. Сегодня ночью мне снился Ясик, а вчера – вы все трое. У меня в последнее время появилась какая-то бешеная уверенность, что не может быть, чтобы я поехала в Казань, что я непременно вый ду. Не знаю, как, но выйду. Не может быть, чтобы я и дети так долго жили отдельно друг от друга. Я почти физически представляю (не воображаю, а представляю) свое возвращение. Указ от 15 октября ничего не дал бы мне, даже если бы я была «вменяемой» – статья наша не идет. Но я и так все время чувствую, что моя свобода будет результатом какого-то особого, индивидуального акта – и не столько милостью, мне оказанной, сколько моей победой. Несмотря на моменты отчаяния, у меня достает выдержки и терпения. Слава Богу, что у вас дома все в порядке. Главное, чтобы ты была здорова. Насчет пятого-десятого я подумаю и напишу в письме. Вообще я должна успокоить тебя: этот акт, производимый не бессрочно и не долгосрочно, а на 6 дней, не влечет никаких опасных последствий даже в больнице. Если я все-таки буду делать, то со след. формулировкой: «в знак солидарности с н/з Пот. л-рей и Влад, т-мы, Леф. и Бут. т-м, Л-дской, Каз., Чернях., Днепропетр. спецбольниц и др. мест заключения в знак протеста против незак. полит пресл., в нашей стране и, в частности, против моего ареста, осуждения и заведомо ложного признания меня невменяемой…» Эту формулировку и мою идею (именно эти 6 дней) сообщи Арине[42], чтобы она на этот счет связалась с ребятами. Не волнуйся. Целую тебя и детей. Твоя Н.
3.
1 января 1971 года. Дорогая мамочка! С Новым Годом! 28-го получила твое и Ясиково письма от 22-го. Надеюсь сразу же после праздников, т. е. 4-го или 5-го, получить очередное письмо, узнать о Ясиных отметках за четверть, о том, как прошли елки в яслях и в школе. Но так как я должна отдавать письма не позже, чем 5-го утром, отвечаю, не дожидаясь. Если получу письмо 4-го, может, допишу что-нибудь к этому письму. Если нет, отвечу в следующий раз.
Ты ошибаешься, что собрание в яслях – впервые за время пребывания Оси там. Было одно собрание при мне, когда Ося был еще в малышовой группе. Но это не так уж важно.
Даже не представляю, как это я забываю ставить даты на письмах тебе. Мне кажется, я на всех письмах ставлю даты. Но даже если и забуду, ты же знаешь, что я отправляю письма 5-го и 20-го. То письмо, которое ты получила 18-го, я отдала 3-го вечером, так как 5-е был выходной. Видимо, короткие письма (Нине[43], Арине) пошли сразу и дошли очень быстро (6-го), а более длинные письма шли дольше. У Иры[44] письмо не задержалось – это я знаю, потому что Арина именно 18-го числа написала мне, что ей звонила Ира и сообщила о том, что только получила письмо. К сожалению, Ира, деликатно не читая того, что я написала вам (а пишет мне: очень хотелось прочитать сказку), не догадалась отдать вам и открытку. А открытка дошла. Ну, видно, ее отправит кто-то другой. Мама! Но я очень хотела бы, чтобы Ясик все же иногда (пусть не к праздникам) посылал открытки, пускай выбирает те, которые ему самому нравятся. И хорошо, если бы посылал свои рисунки. Пусть узнает адрес у Юры с Вероникой, только адрес теперь будет новый, так что надо дождаться, пока он будет известен. Что я такого могла написать в письме, что пришлось вычеркнуть, – ума не приложу.
Спасибо Галке[45], что помогла тебе довезти ребят. Я о ней всегда очень хорошо вспоминаю. Но поняла ли она, что в остальном (в том, что касалось не меня и не детей) ее поход был неудачным? Кажется, у нее и у других ребят создалось ложное впечатление, что они имели успех. Я жалею, что у тебя осталась неудовлетворенность от свидания. Я тебе уже в прошлом письме (отправила 20-го, вернее 18-го в письме Нине Литвиновой) написала, что я очень довольна свиданием. Я и с детьми пообщалась, и тебе сказала почти все, что хотела. Может быть, ты хотела мне еще что-нибудь сказать? Так напиши. Мама! После свидания я думала об этом ходатайстве, которое ты послала. Я сомневаюсь в том, чтобы оно имело успех. Ведь снять принудлечение можно после того, как уже какая-то часть его отбыла, а я, сколько ни сижу, принудлечению (слава Богу) не подвергаюсь. Правда, при широкой поддержке отовсюду, может быть, и можно было бы добиться, чтобы отбытое мною заключение после суда (на днях уже полгода) было засчитано как принудлечение. Тем более что у тех, кому дают общак, срок принудлечения исчисляется именно с момента вынесения судом определения. По справедливости, и у меня должно бы быть так.
Мама! 21-го числа я отдала доверенность, через несколько дней ее отправили тебе через Мосгорсуд.
Вот, кажется, и все дела. Пока я останавливаюсь, а если 4-го придет письмо, допишу еще.
Целую тебя и детей.
Будьте здоровы. Береги себя. Я больше всегда волнуюсь за тебя. Детские болезни – вещь преходящая, хотя, конечно, слава Богу, что они пока почти все время здоровы (тьфу, тьфу, тьфу!).
Еще раз целую. Наташа
4/I. 70. Мамочка! Как я и надеялась, получила сегодня твое письмо (и много еще писем и телеграмм). Уже вечер, и отвечаю тебе коротко. Всем остальным буду отвечать уже в следующий раз. Я очень огорчена, что ты не знаешь моих оснований