людям ювелирные украшения. Это хорошая работа.
Она улыбается, глядя на приближающегося официанта.
– Принесите мне бокал ларанфады, – говорит она ему. – С упором на «-аду».
– Что это значит? – спрашиваю я. Даже после четырех месяцев в Адари я то и дело узнаю что-то новое о здешней еде и обычаях.
– Это значит, что я хочу, чтобы в моей ларанфаде было больше сладости, чем кислоты, – отвечает она, улыбаясь, так, будто сегодня – самый лучший день в ее жизни. – Вообще-то принесите нам две ларанфады, – говорит она официанту. – А из еды – пуспус. У нас сегодня праздник.
– А что мы празднуем? – спрашиваю я, потому что предстоящий Фестиваль Звездопада и надвигающееся нападение дракона – это не то, о чем мне хочется думать, не говоря уже о том, чтобы что-то праздновать.
– А разве обед в обществе одной из своих лучших подруг – это не достаточный повод для праздника? – спрашивает она, подняв брови.
– Этого достаточно для того, чтобы угоститься вегетарианским стритфудом. Но это, – отвечаю я, оглядевшись по сторонам, – совершенно иной уровень.
Официант незаметно приносит нам наши напитки, и, сделав заказ, Кауамхи поднимает свой бокал и говорит:
– За совершенно иные уровни.
– Не знаю, хочу ли я выпить за это, – отвечаю я, подумав о том, что мне известны ее скрытые мотивы.
– Да ладно, тебе просто надо научиться ходить по лезвию. Сегодня мы празднуем жизнь. – Она чокается со мной и делает большой глоток, после чего продолжает: – А как там Хадсон?
– Как всегда, – насторожившись, отвечаю я. – Очень хорошо.
Она закатывает глаза:
– Я спрашивала тебя не об этом, и ты это знаешь. Разве там, откуда ты пришла, подруги не делятся друг с другом информацией о своих бойфрендах? Мне нужны подробности!
– Эти подробности не изменились с тех пор, когда мы разговаривали о них – о нем – две недели назад. Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать.
– Он все еще заводит тебя? – спрашивает она, шевеля бровями. – Я хочу сказать – в хорошем смысле?
Я вспоминаю, что делала сегодня утром, и чувствую, что краснею.
– Ага, вот оно! – радостно восклицает Кауамхи. – Давай, выкладывай! Некоторым из нас только и остается, что жить рассказами о жизни других.
– Мне бы хотелось поделиться с тобой какими-нибудь новостями. – Я вздыхаю: – Но я провела это утро, наблюдая, как он складывает носки.
Она моргает:
– И из-за этого ты покраснела?
Я смотрю в окно. Потом перевожу взгляд на светильники и перекладываю мои столовые приборы.
Но Кауамхи не улавливает намек. Она складывает руки на груди и ждет, пока я наконец не испускаю обескураженный вздох и не признаюсь:
– Он делал это в одних спортивных штанах.
– Значит, спортивные штаны тебя возбуждают? – спрашивает она.
И мне приходится закатить глаза:
– Он был без футболки.
Кауамхи хохочет.
Когда она успокаивается, я решаю, что, быть может, мне стоит пожаловаться ей, чтобы снять напряжение, и выпаливаю:
– Он никогда не надевает футболку! Это так достает!
Глаза Кауамхи загораются, и она подается вперед:
– Расскажи мне все.
Я делаю глубокий вдох и начинаю рассказывать ей все. Как Хадсон стал расхаживать без футболки в нашей комнате. Даже когда мы просто общаемся и играем с Дымкой. Как будто он знает, что я не могу отвести глаз от рельефа мышц на его спине. Не говоря уже о кубиках пресса.
– И что же, ты попросила его надеть футболку, а он отказался? – спрашивает Кауамхи.
– Конечно, нет. Дело не в этом. Здесь постоянно светит солнце. Ему жарко.
Она кивает:
– Значит, ты тоже ходишь раздетая. Чтобы не мучиться от жары.
Я фыркаю:
– Разумеется, я всегда одета. Здесь не настолько жарко.
В ответ моя подруга только смотрит на меня с понимающей улыбкой. Меня злит, что она права. Хадсон делает это не нарочно, и я это знаю. И, если бы я его попросила, он бы надел футболку. Он просто ведет себя так, как ему удобно. Наверное, точно так же он одевался и тогда, когда жил у себя дома.
Я тяжело вздыхаю:
– А ты сама не могла бы начать встречаться с каким-нибудь парнем, чтобы мы могли поговорить о настоящих сердечных делах, а не об этой несчастной хрени, с которой живу я?
– О, я тебя умоляю. – Она машет рукой. – Я все это уже проходила. И выяснила, что есть чипсы из пацони не стоит, несмотря на их хруст.
– Я вообще не понимаю, о чем ты.
– Да все ты понимаешь, – говорит она и отпивает еще один глоток своего напитка. – Ты из тех, кому повезло.
– Из тех, кто получает и чипсы из пацони, и хруст? – сухо спрашиваю я.
– Хруст достается всем, кто ест чипсы из пацони. Просто обычно пацони бывает ужасно горьким – и ужасно сухим, так что есть его не стоит.
Официант приносит нам наш пуспус, и это блюдо посыпано какой-то местной приправой, от которой исходит восхитительный запах.
Я кладу в рот один кусок и улыбаюсь. Прожевав его, я поднимаю бровь и спрашиваю:
– То есть ты хочешь сказать, что в Хадсоне слишком много горечи и что он слишком сух?
– Я этого не говорила, но тебе виднее… – Она пожимает плечами.
– Да ладно. Не такой уж он сухой, и горечи в нем с каждым днем становится все меньше.
– Откуда мне это знать? – Она бросает на меня недовольный взгляд. – Ведь моя подруга мне ничего об этом не рассказывает.
– Я же тебе уже говорила. Тут нечего рассказывать.
Она смеется:
– Я тебя умоляю. Девушке всегда есть что рассказать. Я видела, как этот парень смотрит на тебя.
– В самом деле? – Теперь я слушаю ее внимательно. – И как же он смотрит на меня?
Кауамхи перестает улыбаться:
– Так, будто он хочет продолжать делать это весь остаток своей бессмертной жизни, – серьезно отвечает она.
– Да ладно тебе. – Я закатываю глаза: – Ты не можешь узнать все это просто по его взглядам.
У нее делается обиженный вид.
– Могу, и еще как. Поскольку я певица, мне постоянно приходится считывать настрой аудитории. И этот парень от тебя без ума.
Ее слова согревают мне сердце. Я не знаю, права она или нет – несмотря на все ее уверения насчет умения считывать чувства других. Чаще всего Хадсон – книга за семью печатями, – но сейчас я внезапно осознаю, что мне хочется, чтобы Кауамхи оказалась права. Мне хочется, чтобы Хадсон хотел меня…так же, как я начинаю хотеть его.
Мне хочется не просто проводить с ним время. Не просто целоваться с ним. Я хочу его.
Возможно, поэтому, положив в рот еще один кусок пуспуса, я твердо решаю, что между мной и Хадсоном все-таки должен наконец состояться этот разговор.
Глава 104
Платиновая нить
– Грейс –
После того обеда с Кауамхи прошла уже пара недель, а я так и не придумала, как заставить Хадсона рассказать мне о своих чувствах.
Всякий раз, когда я заговариваю на эту тему, он заявляет, что Дымке надо погулять. Или что он забыл что-то сказать Ниязу. Или что ему надо принять душ.
Складывается впечатление, что он меня избегает.
Я не могу заставить его даже выпить моей крови.
Бормоча себе под нос, я сажусь на скамейку в середине площади, чтобы пообедать. Библиотека находится прямо напротив, и, глядя на нее, я думаю о том, стоит ли мне навестить Хадсона. Занятий в школе сегодня нет, и он сказал, что хочет навести кое-какие справки.
Время идет быстро, и я боюсь, что, когда вновь наступит темнота и прилетит дракон, мы будем не готовы.
До этого еще далеко, но я не могу об этом не думать. Будет ли моя горгулья готова драться? Ведь не могу же я просто сидеть сложа руки и смотреть, как дракон будет убивать моих новых друзей, которые ко мне так добры. Я имею в виду трубадуров, моего босса Тиниати, Нияза. Даже библиотекарша Доломи подружилась со мной, хотя ее любимцем по-прежнему остается Хадсон.
Впрочем, он теперь всеобщий любимец. Дымка почти не выпускает его из виду, даже когда он на работе, Нияз раз в неделю приглашает его поиграть в карты, а Луми дает ему уроки игры на трубе в обмен на уроки французского, пока мы с Кауамхи ходим по ресторанам.
Так что, в общем и целом, мы устроились неплохо и начинаем строить новую жизнь.
Рядом со мной скульптура женщины и дракона, и, глядя на нее, я вдруг замечаю то, чего не замечала прежде.