я и лежу здесь, в темноте – спасибо плотным шторам, – желая, чтобы головная боль прошла до того, как она вернется домой.
Но пока что эта головная боль становится только хуже.
И неудивительно. Здесь, в Мире Теней, ничто не происходит так, как должно происходить. Это относится и к моим отношениям с Грейс.
С той минуты, когда мы покинули мою берлогу, ситуация начала меняться, и мне казалось, что она движется в том направлении, в каком я хочу, но после обеда в доме мэра мне пришлось принять тот факт, что для Грейс я всего лишь запасной аэродром. А я больше не хочу быть ничьим запасным аэродромом.
Даже если девушка при этом говорит, что хочет залезть на меня, как на дерево – надо признаться, мне было очень тяжело не воспользоваться этим предложением.
Так что мы имеем то, что имеем. Это не то, чего я хочу, но тоже неплохо. Безусловно, намного лучше того, чего я мог ожидать, когда мы только что оказались заперты в моей берлоге. Я провожу каждый день с моей лучшей подругой, которой тоже нравится общаться со мной. Ну разве это не чудесно?
Я глотаю ком в горле, думая о том, что сегодня вечером все это должно измениться.
Сегодня она увидела свои нити… и, похоже, из всего этого ее обрадовало только обнаружение нити горгульи. Когда она уходила из библиотеки, было совершенно ясно, что она чем-то расстроена, и это что-то связано со мной. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о причине. Причина – чертова синяя нить.
Разбитый и подавленный, я поворачиваюсь на кровати и тут же жалею об этом, потому что это делает мою головную боль еще хуже. Но мне некогда беспокоиться об этом, потому что в это мгновение я слышу звук шагов Грейс в конце коридора. И через несколько секунд комнату наполняет аромат корицы, исходящий от нее.
Она вернулась.
А я не готов.
Соскочив с кровати, я не обращаю внимания на то, как все кружится перед глазами, когда я поправляю покрывало. Это просто головная боль, напоминаю я себе. Она скоро пройдет.
Я раздвигаю шторы, когда дверь отворяется и Грейс входит внутрь.
Она снова в человеческом обличье, и, судя по тому, что ее волосы выбились из узла, в который она попыталась их стянуть, всю вторую половину дня она провела в рабочем цейтноте. Это объясняет, почему она вернулась на два с лишним часа позже, чем обычно.
– У тебя был тяжелый день? – спрашиваю я, когда она молча закрывает дверь и прислоняется к ней.
– Вроде того, – отвечает она и, прищурившись, окидывает меня взглядом: – А ты не мог бы хотя бы иногда надевать футболку, когда ты находишься здесь?
– Э-э… Извини. Я не знал, что это тебя напрягает. – Не сводя с нее глаз, я наклоняюсь, беру футболку и надеваю ее. – Как прошел твой день?
Вместо ответа она спрашивает:
– А как прошел твой день?
Наверняка это ловушка. Но что я могу ответить, кроме: «Довольно неплохо»? Это правда, если не считать того, что большую часть этого времени моя голова пыталась взорваться, и того, что, кажется, сейчас Грейс разобьет мое сердце на тысячу кусков. Что ж, по крайней мере это отвлечет меня от мигрени, говорю я себе.
– Это вопрос? – Ее голос тих, но это не мешает ее словам огласить всю комнату.
– Не знаю, – парирую я, говоря так же тихо: – Это вопрос?
Она не отвечает, только неотрывно смотрит на меня несколько секунд. И, когда я уже собираюсь нарушить молчание и попросить ее положить конец моим страданиям, она уходит. Заходит в ванную и закрывает за собой дверь. Несколько секунд спустя включается душ.
Намек понят. Она однозначно злится из-за этой синей нити.
Я ругаюсь, длинно и тихо, и запускаю руку в волосы. Затем сажусь на край кровати и пытаюсь успокоиться, говоря себе, что я всегда знал, что все может кончиться именно этим. Я надеялся, что она начинает что-то чувствовать ко мне. Что-то такое, на чем можно строить отношения. Но похоже, я ошибался.
Хотя мне и тошно от того, что она злится на меня, я звоню Ниязу и прошу его доставить в наш номер сэндвич с сыром из молока таго, поджаренный на гриле, и фрукты для Грейс.
Текут минуты, и я с нетерпением жду, когда Грейс выйдет из душа, но она явно решила не спешить. Наверное, из-за того, что существует такая штука, как психологическая война. Сайрус научил меня этому давным-давно.
«Может, мне лучше сейчас уйти отсюда?» – думаю я. Просто уйти и оставить ее в этом настроении, каким бы оно ни было. Для нас обоих будет лучше, если мы успокоимся перед назревающим спором. Хотя сам я этого отнюдь не планировал – ведь для спора нужны двое.
Пока я сижу, ожидая сцены, ради которой Грейс сейчас явно накручивает себя, я тоже начинаю немного злиться.
К тому времени, когда Грейс наконец выходит из ванной, один из официантов стучит в дверь, неся сэндвич с сыром.
– Я заказал для тебя ужин, – говорю я ей, поставив тарелку на стол у окна. – Я подумал, что ты голодна.
– А как насчет тебя самого? – спрашивает она, вскинув брови. – Ты сам голоден?
Вот оно. Я едва удерживаюсь от того, чтобы с досадой потереть лицо.
– Нет, – отвечаю я, и это правда. Сейчас одна мысль о том, чтобы выпить крови, вызывает у меня тошноту. – Я не голоден.
– Да ну? – Она вскидывает одну бровь. – Я тебе не верю.
Эти ее слова – и выражение ее лица – выводят меня из себя и включают все защитные механизмы, которые я накопил в себе за мою долгую жизнь.
– Извини, что? – Мой тон холоден, как январь на Аляске, но в эту минуту мне плевать. – Как это ты мне не веришь?
Похоже, Грейс тоже плевать, потому что она просто вздергивает подбородок и говорит:
– Ты меня слышал.
– Да, слышал. – Что еще я могу на это сказать? Она ищет ссоры, рвется в бой, и я вдруг чувствую, что не смогу наблюдать за тем, как то, что у нас еще есть, идет прахом. Тем более сейчас, когда я и так уже измотан.
Поэтому вместо того, чтобы ответить ей, я просто снова ложусь в кровать и поворачиваюсь к ней спиной.
– Ты это серьезно? – верещит она. – Ты собираешься просто лечь спать, даже не поговорив со мной?
– Я не знаю, что буду делать, – огрызаюсь я и, оглянувшись, вижу, как ее глаза округляются, когда до нее доходит, что под моим напускным спокойствием я так же зол, как и она. – Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сказал, и я это скажу.
– Я хочу, чтобы ты сказал мне правду, – отвечает она, подойдя ко мне. – Я хочу, чтобы ты перестал мне лгать.
– Я никогда не лгал тебе, Грейс. – Я четко произношу каждое слово.
– Дело не в том, что ты говоришь, – парирует она. – А в том, чего ты мне не говоришь, хотя должен.
Ладно. Похоже, мы сделаем это прямо сейчас. Я встаю с кровати, потому что не хочу ругаться с ней лежа.
– Неужели нам действительно надо выяснять отношения именно сейчас? У меня жутко болит голова, и…
– Вот именно! Вот именно! – восклицает она, тыкая в меня пальцем, как будто только что победила меня в споре.
– О чем ты? – Я качаю головой: – Почему ты считаешь меня лжецом и почему я должен быть виноват, если просто не сказал тебе о том, что ты должна была заметить сама?
Она отшатывается, как будто я ударил ее, и я едва удерживаюсь от утешений. Но она тут же приходит в себя и снова бросается в бой:
– Как я могу быть виновата в том, что не знала, насколько хорошо ты умеешь скрывать, что так ослабел от голода?
Черт побери. Я и не подозревал, что она хочет поцапаться со мной из-за этого. Знай я это, я бы не стал раздергивать шторы. Но она подходит ближе, и я пячусь, пока не оказываюсь в углу.
Меня охватывает несказанное облегчение от того, что она была расстроена не из-за синей нити. Но тут мне в голову приходит еще более ужасная мысль, и я ничего не могу поделать со своей злостью. Может, она увидела эту нить, но ей было просто плевать? И ее заботит только то, что я голоден?
– Ну и что? – взрываюсь я. – Неужели тебя так удивляет то, что я не