все-таки думаю, что погода скоро изменится к лучшему.
– Я в это не верю, Фридрих. Думаю, что она недели три будет неважной.
– Может быть, вы и правы. О погоде трудно говорить заранее.
– Фридрих, я чувствую, что вам надо мясцо ваше чем-то приправить. Скажите, чем? Вы, когда ели, морщили нос…
– Это не важно. Ну, добавьте черного перцу.
– О’кей.
Еще несколько кусков мяса было брошено на сковородку[449].
Так продолжается до тех пор, пока мечта Фридриха не исполняется: отныне он забинтованный труп. Эдди наконец включает легкую танцевальную музыку, против которой выступал его сотрапезник.
Во второй истории под названием «Две сестры» русские люди задумали провести ритуал зачатия адского мессии: труп русской девушки изнасилуют вскоре после ее смерти, а через девять месяцев, исполняя волю покойной, могилу раскопают и вытащат из нее младенца (что-то вроде «Русской красавицы» Виктора Ерофеева, только наоборот). Увы, совсем скоро они забывают о своих планах, увлеченные беседами о России, поэзии Александра Блока и Юрия Мамлеева. Третья часть, «Нежданный гость», учит нас тому, что физическое бессмертие – это профанация идеи бессмертия, а богачи могут сколько угодно спать в своих криокамерах, пока у них нет России. Обо всем этом мы уже читали в предыдущем романе. Кроме того, в этой части ведутся сумбурные и ни к чему не приводящие поиски «предшественника Антихриста».
В эпилоге «Вселенских историй» Мамлеев кое-как завершает три маловразумительные сюжетные линии. Европеец-людоед Эдди в тюрьме пишет автобиографию, которую ведущие западные критики ставят в один ряд с Шекспиром. Это явная перекличка с пронизанным черной завистью американским рассказом о писателе-нарциссе «Золотые волосы», а имя героя подтверждает мою догадку о том, что поводом для разлива желчи у Мамлеева послужили литературные успехи Лимонова. Выясняется, что вся эта история была нужна Юрию Витальевичу для элементарного сообщения, которое он, отбросив все художества, проговаривает прямо в лоб:
Всего лишь одна газета, и то очень робко, ссылалась на тотальное разрушение христианских ценностей в современном мире. На нее тут же яростно обрушились несколько газет, называя такие высказывания мракобесием, грубым проявлением крайнего консерватизма и даже обскурантизма, призывом к возвращению в Средневековье. «Автору надо напомнить, – хором писалось в этих газетах, – что, согласно декларации Объединенной Европы, христианство вычеркнуто из числа тех ценностей, которые лежат в основе европейской цивилизации». С другой стороны, американские газеты возмущались, что в письменном договоре о поедании отсутствовала коммерческая сторона[450].
Совсем другое дело – русская линия «Вселенских историй». Ее герои пьют вино, читают друг другу Есенина, философствуют о том, что мир теперь населяют живые трупы, предчувствуют «угрозу конфликтов, войны, где-то рядом, около южных границ России»[451], но приходят к выводу, что все будет хорошо, пока они смотрят в Россию, а Россия смотрит в них. «Никакая постчеловеческая цивилизация нас не сломит. Надо научиться противостоять разрушению изнутри, а агрессии извне. Это труднее, но надо»[452], – завершают свой последний метафизический спор герои последнего романа Юрия Мамлеева.
Под занавес жизни писатель Мамлеев, начинавший как визионер, проникающий в самые тонкие слои бытия, свободные от диктата общества и государства, действительно стал практически незрячими глазами вглядываться в «Россию» – так называется федеральный канал, однажды сделавший мамлеевщину частью своего фирменного стиля. Об этом уже достаточно написано в далеко не бесспорной, но все же заслуживающей внимания анонимной книге «„Черный интернационал“ и его война против СССР». Ограничусь лишь одной характерной цитатой:
В одной из программ, посвященных дискуссиям вокруг возможного переименования станции московского метро «Войковская», [ведущий канала «Россия»] Д. Киселев долго и с заметным удовольствием рассказывал зрителям о том, как революционеры якобы «резали императора на куски», а потом «помешивали их в кислоте». Эти безумные слова, произнесенные в излюбленной Д. Киселевым вычурной манере, вызвали у общественности такое непонимание, переходящее порой в откровенное возмущение, что всего через неделю он был вынужден оправдываться, что «всего лишь выступил в духе вербального акционизма» и говорил в стиле «метафизического реализма писателя Мамлеева». Оправдание, признаться, было выбрано весьма специфическое – отсылка к «авторитету» Ю. Мамлеева, духовного лидера «шизоидного» кружка московских фашистов-эзотериков[453].
Оставив на совести автора разбрасывание публицистическими ярлыками, не могу не согласиться с тем, насколько симптоматично выглядят апелляции к автору, от которого у обывателя волосы встают дыбом, когда они звучат из уст пропагандиста, всеми силами обращающегося к этому самому обывателю. Что-то подобное уже было в 2000 году, когда Мамлеева зачем-то записали в группу поддержки кандидата в президенты России Владимира Путина: с точки зрения здравого смысла его участие в избирательной кампании едва ли принесло будущему главе государства хотя бы один-два голоса, однако путинскому штабу по каким-то причинам было важно присутствие южинского патриарха, плохо говорящего на политические темы и еще хуже в них разбирающегося. Когда Юрий Витальевич умер, ведущий Киселев посвятил ему в эфире своей передачи двухминутный некролог, в котором все смысловые акценты мамлеевской биографии были смещены в сторону «России Вечной». Те же «Шатуны» не были упомянуты даже вскользь. Однако Киселев все же не удержался и после рассказа о «цельном философско-патриотическом учении» добавил: «Чтение, захватывающее дух»[454]. Имея в виду, конечно, не ту книгу, которую только что настоятельно порекомендовал зрителям.
Так или иначе, «Россия» действительно стала вглядываться в Мамлеева и всячески его имитировать. Как будто увидев в этом постмодернистском лукавстве реализацию своих идей, Юрий Витальевич окончательно поддался воздействию того, что из возвышенной мамлеевщины превратилось в убогую киселевщину. И у меня есть одна гипотеза насчет того, как это произошло (помимо того, что Мамлееву не могла не льстить подобная рекурсия). Подозреваю, что причина как минимум частично кроется в сугубо телесной сфере.
Не буду углубляться в область физиологии литературного творчества, но хочу поделиться одним наблюдением из личного опыта. В юности я некоторое время работал во Всероссийском обществе слепых и где-то в течение полугода постоянно общался со множеством слабовидящих людей. Практически у каждого из них я ожидаемо увидел социальную мобильность, стремящуюся к нулю, – при этом не имело значения, родился ли человек незрячим, потерял ли зрение в детстве или в зрелом возрасте. Конечно, нельзя распространять мои наблюдения на всех, кому выпало такое тяжелое испытание, но у многих моих, скажем так, клиентов я заметил занятную особенность: когда речь в наших беседах заходила о политике, они, люди, знающие, что такое существование на российское пособие по инвалидности, выражали невероятную солидарность с нашим правительством во всех его начинаниях. Доходило до того, что небольшая