Как бы то ни было, но все эти несчастья привели к настоящему психическому срыву, когда Мэрилин, податливая и восприимчивая, стала и в самом деле думать о том, чтобы выброситься из окна. Этот драматический момент она описывала своему массажисту Ралфу Робертсу (его приводит в своей книге Ф.-Л. Гайлс): «Я открыла окно сколько можно шире и высунулась. Я понимала, что решиться мне следует в комнате. Если я вылезу на карниз, а внизу кто-нибудь узнает меня, будет просто спектакль. Я изо всех сил зажмурилась перед распахнутым окном, сжала кулаки. Вспомнила, что где-то прочла, будто те, кто падает с большой высоты, теряют сознание, еще не долетев до земли. Затем посмотрела вниз и увидела, как около здания с тентом идет по тротуару женщина. Она была одета в коричневое платье, и Я ЕЕ ЗНАЛА». Думаю, все, что, наверное, следовало сделать, это кому-то оказаться рядом — кому-то, кому Мэрилин доверяла. Беда в том, что, когда человек в состоянии платить большие деньги психиатрам, он не доверяет никому, и рядом с ним не оказывается никого, а психиатры, как и любые врачи, предпочитают перестраховаться (кому охота терять деньги!). Консультировавшая в то время Мэрилин врач Марианна Криз не придумала ничего лучше, как положить свою подопечную прямиком в психиатрическую клинику «для обследования и лечения заболевания с неясной картиной». Другими словами, врач не была уверена, что вообще есть какое-либо заболевание! Несмотря на это, 7 февраля 1961 года Мэрилин поместили в отделение с настоящими безумцами! Об этом она сообщает в письме Страсбергам:
«Доктор Криз поместила меня в клинику под наблюдение двух врачей — полнейших идиотов… Вам ничего от меня не услышать, потому что я заперта вместе со всеми этими беднягами чокнутыми. Если я останусь в этом кошмаре, я знаю, что свихнусь, как и они. Ради Бога, помогите мне…»
Надо ли объяснять, что никто из ее гуру ей не помог? Где они все были — супруги Грин, Артур Миллер, супруги Страсберг? Помощь и сочувствие Мэрилин нашла все у того же… Джо Ди Маджо. Да, старый друг лучше новых двух. Отставной бейсболист — единственный (впрочем, как и Слэтцер) из всех ее мужчин, кто искренне любил Мэрилин и остался ей верен до конца (полагаю, не только до конца ее жизни, но и своей). Итак, Мэрилин из клиники «позвонила Ди Маджо в Калифорнию и умоляла его вытащить ее, — как пишет в своей книге Роджер Кан. — Но как он мог помочь ей выйти оттуда? Он был Ди Маджо. Он мог найти способ. Ди Маджо полетел в Нью-Йорк и, чередуя дипломатические уговоры с угрозами, вырвал-таки свою бывшую жену из рук клиницистов. Источник из «Пэйн Уитни» [психиатрическая клиника] говорит, что у Ди Маджо было два серьезных аргумента: во-первых, он лично станет присматривать за Мэрилин; во-вторых, если ее не выпустят, он разнесет лечебницу по кирпичику. «Вообразите, — говорит этот человек, — какую рекламу мы получили бы, подними Ди Маджо эту волну!»
Однако итогом спазматического решения доктора Криз оказался не только штурм психушки, какой предпринял славный Джо, но и провал замысла, который пришел в голову Ли Страсбергу. Речь идет о проекте телепостановки по рассказу Сомерсета Моэма «Дождь», где главную героиню могла (или не могла) сыграть Мэрилин. Помимо того что сама идея была художественной и этой художественностью помогала пережить весь тот ливень напастей, что обрушился на Мэрилин с окончанием работы над «Неприкаянными», замысел Страсберга мог бы стать вполне реальным — в нем не содержалось никаких противоречий. Если роль Грушеньки из «Братьев Карамазовых», о которой Мэрилин заикнулась перед съемками «Принца и хористки», была ей и в самом деле не по плечу, ибо предполагала умение постигать многослойность, многосмысленностъ, то моэмовскую Сэди Томпсон, явленную читателю в плоскости (внешностью и звуками голоса), Мэрилин могла и одолеть. Правда, при условии твердой и изобретательной режиссуры. «Это была женщина лет двадцати семи, с красивым, но грубым лицом, в белом платье и большой белой шляпе. Ее толстые икры, обтянутые белыми бумажными чулками, нависали над верхом белых лакированных сапожек. Она заискивающе улыбнулась… наглая девка… ее щеки были нарумянены, губы ярко накрашены, брови черны как ночь… [она] громко и насмешливо хохотала…»
Такой описывает Моэм свою героиню. В этом чисто литературном описании есть один пластический мотив — белый цвет. Тот, кто видел «Ниагару» и «Принца и хористку», знает, что цвет платья для Мэрилин вовсе не фон для лица, но — характеристика натуры; конечно, она не заменяет подлинную игру, но делает Мэрилин, как в песне, героиней мотива, мелодии. «Мне казалось, — говорил Страсберг, — что она сможет придать [роли] оттенок неуверенности… специфическое ощущение того, что [Сэди] хочет и может стать иной, лучше, чем она есть, что она в состоянии вырваться из этого болота, в которое попала; выразить ее иссушающее разочарование, когда она обнаруживает, что проповедник — всего лишь мужчина и что цель его та же, что и у любого мужчины. Я это очень живо себе представлял… чувствовал, что Мэрилин сыграет это волшебно, а в некотором отношении идеально… Я видел эту роль — ее колорит, странный ее романтизм, даже некоторую прозрачность, боязливость — все то, что в ней и без того содержится, что не требует дополнительной работы». Так это было бы или не так, сейчас об этом можно лишь строить догадки: пребывание Мэрилин в психиатрической лечебнице в этом смысле оказалось роковым, ибо телевизионное руководство (компания Эн-Би-Си) отказалось заключать контракт со вчерашней пациенткой психушки. Как говорится, спасибо доктору Криз…
Но цепь потерь этим не закончилась. В апреле начались съемки нового фильма — долг Мэрилин перед «Фоксом». Речь идет о фильме с многозначительным названием «Так больше нельзя», ремэйке посредственной комедии Гарсона Кэйнина «Моя любимая жена» (1940) с Айрин Данн и Кэри Грантом[79]. На этот раз на фильм был приглашен Джордж Кьюкор, уже хорошо знакомый Мэрилин по съемкам «Займемся любовью!». Фильм, однако, снят не был, и в том чувствовалась своя логика. Мэрилин должен был отталкивать сюжет — не потому, конечно, что он по-голливудски (или по-бродвейски) поверхностен, поскольку легкомысленно обыгрывает, если вдуматься, очень непростую ситуацию, но потому, что сама ситуация должна была казаться Мэрилин специфически непростой. Некая Эллен, женщина, которую считали умершей (ее-то и играет Мэрилин), возвращается домой спустя семь лет и именно в тот день, когда ее муж (Дин Мартин) женился на другой женщине (Сид Чарисс). Эллен не узнают дети, и муж старается спрятать ее, чтобы она не попалась на глаза его новой жене.
Итак, ситуация «живого трупа». (Кстати, из всех ролей Мэрилин это — вторая, связанная со смертью; первая — Роуз в «Ниагаре».) Не знаю, обратила ли на это внимание Мэрилин, только что пережившая потребность выброситься из окна, еле выкарабкавшаяся из сумасшедшего дома (практически прижизненной могилы), но все ее поведение во время съемок, судя по сохранившимся воспоминаниям, продиктовано совершенно явным нежеланием, внутренним сопротивлением, безотчетным противодействием и сценаристу, и режиссеру, и актерам, с которыми она снималась. По поводу сценария она заявила, что заложенный в нем тезис о супружеской верности якобы выглядит анахронично и что бегать за своим мужем ее героине не к лицу. Пустяковость этих претензий к сюжету по сравнению с загробной исходной ситуацией, на мой взгляд, красноречиво указывает на подлинную причину нежелания играть в таком сюжете. У Сид Чарисс, исполнявшей вторую женскую роль, Мэрилин усмотрела «подсознательное стремление быть блондинкой» (волосы у Чарисс были светло-каштановые), то есть соперничество, попытку вытеснить ее из сюжета. Не важно, что на самом деле ничего подобного не было и быть не могло, — само подозрение Мэрилин дублировало основную ситуацию сюжета. Что же касается Кьюкора, то он совершенно неожиданно решил, что Мэрилин… душевно больна: «Мать ее была безумна, и бедняжка Мэрилин тоже безумна». Это кажется странным не только потому, что Кьюкор — человек трезвомыслящий и образованный, чтобы доверять таблоидным сплетням, но и потому, что двумя годами раньше на съемках «Займемся любовью!» между ним и Мэрилин царило согласие. (Кстати, по этой причине руководство «Фоксом» и назначило его режиссером нового фильма с Мэрилин.) Между тем подозрение в безумии мало того что лежало на поверхности представлений о Мэрилин журналистской братии и некоторых коллег, завидовавших ее славе, а эпизод с психбольницей только добавил масла в огонь; подозрение это давило и на саму Мэрилин — всю жизнь она боялась пойти по стопам бабушки и матери. А потому я задаюсь вопросом: не прикидывалась ли Мэрилин перед Кьюкором, будто она не в себе, не пыталась ли она подтвердить свою репутацию полоумной и тупоумной «звезды», капризно придираясь по мелочам то к тому, то к другому, в надежде, что будет изменен сам замысел, приближаться к которому она полагала для себя опасным, а противостоять ему — по контракту — не могла?