проникновенно, входя в роль вершителя судеб.
Он чувствовал, что к концу третьего дня очерк закончит, а раз так — можно будет уезжать из Ярославля. И лицо, слава богу, почти затянулось. Во всяком случае — побоев не видно. Утром он сказал Наталье: «Ты не можешь купить билет на Москву?» — «Хочешь уже уезжать?» Она даже в лице изменилась. За три дня Наталья так привыкла к Петрову, что не представляла теперь, как будет жить без него. «Да, нужно ехать», — сказал он. «Может, хотя бы завтра?» — «Если можно, Наталья, сегодня». — «Я прошу тебя, завтра. Утром. Прошу тебя. Пусть у нас будет прощальная ночь». Он посмотрел ей в глаза. И сжалился: «Хорошо. Завтра». — «Умница», — она поцеловала его в щеку и, окрыленная, побежала на работу.
Итак, завтра он должен был уезжать. А сегодня сидел за столом и заканчивал очерк. В сущности, он его написал. И теперь проходился по тексту строгим пером. Сокращал. Убирал красивости. Усиливал финал, диалоги. Драматизировал борьбу Лихачевой и Боброва. Очерком он мог быть доволен. Высосан из пальца, конечно, но вполне реалистичен. А поскольку главный герой — образ собирательный, претензий ни с чьей стороны быть не может. Володю Зинченко он сделал Толей Бимченко, Лихачеву — Лохмачевой, а Боброва — Сусликовым. Все остальное в таком же духе.
И вот тут как раз раздался телефонный звонок.
Петров привык к звонкам: обычно Наталья звонила ему по три-четыре раза в день. Просто так — поболтать, поинтересоваться, как у него продвигается очерк, спросить: соскучился ли по ней? Спросить: что ел на обед? И так далее.
Петров снял телефонную трубку:
— Слушаю.
— Дима, ты что, вернулся? — пропел удивленно игривый женский голос.
— Нет, это не Дима.
— А кто же это, если не Дима? Очень голос знакомый…
Петрову, между прочим, тоже показалось, что он слышал где-то эту напевную мягкость. И он наугад сказал:
— А мы с вами и знакомы.
— Да неужели? Кто же вы?
— Нехорошо не узнавать старых друзей.
— Честное слово, не узнаю… Что-то знакомое-знакомое, а никак не пойму…
И тут Петрова осенило: это же Саша! Натальина подруга, с которой они вместе приезжали в Москву.
— Ах, Саша, Саша, — сказал Петров с глубокой укоризной. — Таких друзей забыла, а еще клялась в любви.
— Я клялась? — Она весело рассмеялась. — Кому? Когда? Кто вы, наконец?
— Помнишь, Саша, Москву, Савеловский вокзал, квартиру Юрика Устьянцева…
— Влад, неужто ты?! — потрясенно прошептала Саша.
— Птичка, не узнаешь старых друзей.
— Откуда ты? Когда приехал?
— Да уж несколько дней.
— И Наталья молчала? Я же ее каждый день в институте вижу.
— Боится тебя.
— Меня? Не меня она боится, а тебя прячет. Слушай, Влад, ты еще не скоро уезжаешь?
— В том-то и дело… Сегодня или завтра. Завтра — это в крайнем случае.
— Все! Поняла! Выезжаю! Немедленно еду к тебе! Чтоб ты приехал — и не повидаться? Да ни за что!
— Наталью не боишься?
— Я с ней еще поговорю! Я ей скажу, как друзей прятать у себя на квартире! Ну ладно, спрятались, воркуете там, но повидаться-то бедную Сашу могли пригласить? Нехорошо, ребятки! Все, жди! Выезжаю! — И она бросила трубку.
Петров усмехнулся. Нравились ему вот такие бесшабашные девки.
Через пятнадцать минут она была уже в квартире. Как только увидел ее, так сразу все вспомнилось. Как сидели тогда у Юрика Устьянцева. Как Саша танцевала то с Юриком, то с Петровым, а Наталья сидела в углу, грустная и потухшая. Как Устьянцев волчонком посматривал на Петрова, потому что Саша приглашала и приглашала Петрова. А потом они вышли. И целовались с ней. И Саша шептала Петрову: «Я хочу быть с тобой…» — «Детка, — отвечал Петров, — я тоже этого хочу. Но нельзя». — «Я не хочу с Устьянцевым, — шептала Саша. — И потом — запомни: тебе будет плохо с Натальей. Я знаю…» — «По-другому нельзя, — говорил Петров. — Юрик мой друг». — «Я хочу быть с тобой, — настаивала она. — С тобой». — «Нет, ты будешь с Устьянцевым. А я буду с Натальей». — «Это невозможно», — шептала она. И они целовались. И все-таки он был против: «Пойдем, им плохо без нас. Мы не должны их бросать. Ведь мы люди…»
И вот теперь они были одни.
— Ну что же ты? — спросила она, улыбаясь ему откровенно, бесстыдно.
Он не дал ей снять плащ. Захлопнулась дверь, а он уже целовал ее. Она пахла дождем, свежестью, молодостью, соблазном.
— Какой ты стал симпатичный, — она нежно гладила его по лицу. — Весь в шрамах. Как я люблю таких мужиков — мужественных, сильных, в шрамах…
— А ведь в прошлый раз я был без шрамов?
— В прошлый раз ты был противный. Ты заставил меня пойти к твоему низкорослому Юрику…
— Тебе не понравился Юрик?
— Я терпеть не могу маленьких мужиков. Мне их жалко. Мне противно с ними.
— Бедный Юрик! — Прозвучало это как знаменитое шекспировское: «Бедный Йорик!»
…Потом, когда они лежали и слушали Азнавура, позвонила Наталья:
— Ну, как продвигается твой очерк, милый?
— Кажется, я его закончил.
— Правда? Ой, какой молодец, я тебя поздравляю! Сегодня будем обязательно отмечать это событие!
— Ты купила билет?
— Да, купила, — голос ее сразу потух. — На завтра. На одиннадцать утра.
— Молодец.
— Ты соскучился по мне?
— Да.
— Очень?
— Приезжай скорей. Я жду тебя. — (Между прочим, Саша, лежа на его плече, одним ухом прислонилась к трубке, слушала и улыбалась.)
— Чем ты занимаешься?
— Лежу в постели с красивой женщиной.
Наталья рассмеялась в трубку счастливым, радостным смехом.
— Ах, Владик, какой ты шутник! Я так тебя люблю! Не уезжай!
— Ты же знаешь, у меня дела.
— Да, дела. Знаю. У мужчин всегда дела. Дела, дела… А мы? Мы что-нибудь значим для вас?
— Если бы не вы, ни одно наше дело не сдвинулось бы с места.
— Я хочу видеть тебя. Я сейчас приеду. Отпрошусь у ректора и приеду.
— Да, приезжай скорей…
Она поцеловала его и положила трубку.
— Мне уехать или остаться? — спросила Саша.
— Конечно, остаться, — сказал Петров.
Саша рассмеялась.
— А что ты скажешь Наталье?
— Я же ей сказал: я лежу в постели с красивой женщиной.
— Так она тебе и поверила! Она убьет меня.
— Разве вы не самые близкие подруги?
— Да, подруги. Но у нас странная дружба. Она бережет свое тело, как драгоценный сосуд. Я так не могу. Мне хочется дарить себя всем. Всем!
— Единственное, что женщина должна хранить, как драгоценный сосуд, — это свое тело, — серьезно сказал Петров.
— Правда? — удивилась Саша.
— Правда, — ответил Петров.
— Значит, ты меня осуждаешь?
— Ты искренняя. Я люблю искренних женщин.
— А просто как женщина? Я нравлюсь тебе?
— Очень.
— Вот видишь. А Наталья говорит,