Затор. Трафик. Машины. Человеку нужно позвонить. Выйти из машины он не может…
Вдруг оказывается рядом с машиной, в которой есть телефон. Открывает окошко, просит позвонить. Дальше что угодно: они могут так рядом и ехать или что-нибудь совершенно другое, смотря какой разговор по телефону.
Может оказаться, что владелец телефона хорошо знает того, кому звонит герой.
Или владельцу телефона в авто наконец все надоело, он просто оторвал шнур и уехал.
Это может быть любовный разговор, полицейский, с мамой и т. д. Хорошая ситуация с перспективой.
* * *
Илья Ефимович Репин просил похоронить себя – сидящим на стуле перед мольбертом! Во как! Слава Богу, финские власти не разрешили.
Сын его, страстный охотник и, мягко говоря, странноватый человек, в день похорон отца ушел на охоту, принес двух зайцев и хотел положить их на гроб, рядом с цветами. Священник не разрешил. Потом и сын, и дочь Репина очень возмущались тупостью священника, не оценившего этого «романтически-поэтического» желания.
Удивительно по́шло все. Да и живопись самого Репина, искавшего, как он говорил, «потаенного граждански-социального смысла во всем».
Дочь его недурно пела, и он сам делал ей эскизы костюмов, в которых она исполняла арии из опер на художественных вечерах в «Пенатах». Затем, по ритуалу, нужно было долго упрашивать самого Илью Ефимовича почитать его воспоминания, от чего он очень долго отказывался, сетуя на скучность этого занятия, а потом соглашался – благо рукопись «случайно» оказывалась рядом.
После чтения воспоминаний Репин долго сидел молча и смотрел вдаль – как бы устремив взор в прошлое. А все гости молча, с благоговением, его созерцали.
Сын Репина, Юрий Ильич, в вечерах участия не принимал, сидел в стороне и набивал патроны. Страсть его к охоте проявилась даже в том, что он и сыновей своих назвал охотничьими именами – Тай и Дий.
В «Пенатах» никто не здоровался за руку, только кивали головами. Общались с гостями еще и табличками, повсюду висевшими: «Садитесь, где и как хотите», «Если вам не хватило стула, принесите из столовой»… На двери в столовую было написано: «Здесь – столовая».
В столовой стоял круглый стол с приподнятой вращающейся серединой с рукоятками, и тоже надпись: «Каждый берет, что хочет».
Вера Ильинична, затянутая в картонные латы, обклеенные серебряной бумагой, пела «Орлеанскую деву», опираясь на копье. Ей было далеко за сорок. Маленькая и полная. Костюм ей готовил Илья Ефимович лично.
Когда Илья Ефимович читал воспоминания о Париже, Вера Ильинична «для фона» пела «Песенку о сидре». Была соответственно случаю одета вакханкой с гроздьями винограда в распущенных волосах.
Илья Ефимович об импрессионистах: «Живопись талантлива, но тупа по содержанию; ни мысли, ни идеи… Он сидит, она сидит, а какие страсти ее волнуют, о чем она думает – неизвестно».
* * *
Ужасно трогательно: Андрончик в полном изумлении и растерянности раскланивается перед ликующей публикой со сцены «Opera Bastelle» после поставленной им «Пиковой дамы», целует ручки исполнительницам партий Графини и Лизы, а затем совершенно неожиданно целует руку и исполнителю партии Германа. Тот тоже очумел и не знал, что делать.
* * *
«Сострадание и ирония» – это сказал кто-то из французов о французах. Это так, жаль только, что ирония их направлена на других, а сострадание – на себя. (В отличие от россиян.)
* * *
В современном искусстве совершенно утеряно уважение к жизни.
В кинематографе, например, важно теперь только «что» и «как» и совершенно отсутствует необходимость осознания «почему?» и «зачем?». Словно никакой аргументации зрителю уже не требуется! Оттого-то и утеряно сострадание и сочувствие.
В кино убито много тысяч человек, но само явление смерти уже никого не волнует. Важна не сама смерть, а как она пришла – как убили, как зарезали, разорвали, удушили и т. д. И чем изощреннее метод, тем считается лучше художник. Совершенно не важно, за что гибнут люди, за что убивают их и почему!
Необходимо вернуть уважение к человеческой жизни и к жизни вообще. Без этого деградация и нищета духовная совершенно неизбежны.
* * *
NB! «Человек и общество страдают, потому что они потеряли понятие священного. Человек не может жить без самых глубоких ценностей».
(Андре Мальро)* * *
Замечательно, что в «просвещенном мире» воспитание и вежливость заменили все то, что прежде во всей полноте, совокупности существовало, по крайней мере в России: сострадание, терпение, умение выслушать, чтобы понять, а не потому, что так принято, спрашивать, чтобы услышать ответ, а не чтобы соблюсти формальность.
Занятно, что, отработав некоторое время – положенное, чтобы считаться воспитанным человеком, – от вежливости этой и следа не остается… Далее – стена, за которой властвует только закон.
* * *
Париж. Аэропорт. Ужасающей активности человек. Худой, лысый, с бородкой. Что-то жует, во все вмешивается. Ужасающей активности и всезнайства.
* * *
Из Парижа летела группа детей, видимо, какой-то ансамбль. И, видимо, не москвичи. Руководительница спрашивает у девочки:
– Тебя кто-нибудь встречает?
– Не знаю, может быть, мама или… – и начала перебирать все варианты – всех, кто ее может встретить: там и сестра, и бабушка, и тетя и т. д.
Подумалось: «Какое это счастье, когда вокруг так много тех, кто близок и любит!.. И как печально, что все они постепенно уходят, не обязательно из жизни – от тебя, из твоей жизни».
* * *
Закрытие Московского международного кинофестиваля. Ощущение, что это просто гениально срежиссированный китч.
Янковский в смокинге. Объявляет победителя – и должна пойти музыка. Но музыка не идет. Он повторяет заветную фразу три раза, но ни музыки, ни изображения так и не появляется.
Потом было объявлено, что один из призов поделили такие-то претенденты, но, к сожалению, пока не доставлен дубликат приза. И вот имеющийся в наличии приз принял почему-то работник Канадского посольства, а бедный китайский режиссер стоял на сцене и ждал свой, который наконец-то потащили через зал.
Вместо Изабель Юппер ее приз получала Аньес Варда. Она очень маленького роста, да еще и опустила микрофон. Так что переводчица ее высоченная переводила, стоя практически «раком».
Марк Рудинштейн, Олег Янковский и Никита Михалков на XVII Московском международном кинофестивале (1991)
Уходя со сцены с призом, канадский дипломат уронил приз в зал со страшным грохотом. А в это самое время Янковский сообщал о том, что организаторы фестиваля предлагают сделать Москву центром европейских фестивалей.