Читать интересную книгу Пастырь добрый - Попова Александровна

— Глупо, майстер Гессе, — с безмятежной укоризной улыбнулся Бернхард, и он, пожалев, что отступить уже некуда, втиснулся спиной в обгорелое дерево креста, когда те же темные живые змеи возникли за спиною человека в священнических одеждах, расправляясь, точно крылья жуткого демона, биясь вокруг него, будто языки неведомого пламени, скрученного ветром в упругие жгуты, и в горле пересохло, когда под веками Курт увидел те же глаза — все те же черные, сплошь черные выжженные угли… — Очень глупо, — повторил тот уже без улыбки.

Земля ушла из-под ног внезапно, словно шагнул с обрыва в пропасть, но упасть не позволила незримая рука, вздернув вверх; тело с силой ударилось о дерево креста, и позвоночник, казалось, раздробился на мелкие частицы, в правом локте что-то хрустнуло, а в затылке вскипела резкая, острая боль, на мгновение оглушив и застлав глаза сверкающей пеленою. Ладони разжались, выронив и без того никчемное оружие, и раскинутые руки болезненно извернулись под весом тела каждой растянувшейся мышцей и каждым сухожилием; что-то жесткое и крепкое, как веревка, глубоко впилось в лодыжки и предплечья, прижимая к перекладинам и, казалось, стискиваясь все сильнее с каждым новым истекающим прочь мигом.

— Tollat crucem suam[164], - сквозь звон в ушах донесся снизу тихий, но поразительно отчетливо слышимый голос. — Haec dicit Dominus [165].

Он машинально, необдуманно встряхнул головой, чтобы разогнать цветные звезды в глазах, и зашипел, снова ударившись затылком; справа послышалось злобное рычание пополам с руганью, и лишь тогда он сумел полностью осознать, что и подопечный тоже растянут на старом обгорелом дереве, прихваченный дымчатыми щупальцами, похожими на засохшие плети погибшего винограда, бьющиеся в противоестественном, извращенном пульсе. Курт рванулся, не надеясь высвободиться, так же инстинктивно, и давящие тело мертвые плети сжались сильнее; Бруно рядом выругался снова, судорожно дернувшись, и он увидел, как ткань одежды его подопечного под живым вервием сморщилась, потемнела, просев и испустив в сухой воздух легкий дымок и запах жженого сукна. Он перевел взгляд на собственные руки, похолодев, когда увидел, как корежится и скручивается в месте соприкосновения с этой мерзостью кожа куртки.

— Не надо, — попросил Бернхард участливо. — Не пытайтесь освободиться — любое движение только сделает хуже. Отнеситесь к своей участи спокойно, как подобает ex officio[166] вам обоим, и вам не доведется испытывать лишних страданий прежде должного времени. Но, разумеется, выбор за вами — quoniam sicut abundant passiones Christi in nobis ita et per Christum abundat consolatio nostra[167].

— Что за чушь ты там несешь… — выдавил Курт, собирая все силы для того, чтобы не думать о перевивших его опаляющих щупальцах и о том, каково подопечному, не защищенному от них толстой кожей. — Каким боком Христос при этой пакости…

— Videntes non vident et audientes non audiunt neque intellegunt[168], - снисходительно вздохнул тот, возведя к серому небу беспросветную черноту глаз. — Неужто вы не помните, майстер Гессе, что сказано у Экклезиаста? Еt laudavi magis mortuos quam viventes[169]…

— … propter hoc maledictio vorabit terram et peccabunt habitatores eius ideoque insanient cultores eius et relinquentur homines pauci[170], сказал бы я, коли уж ты такой охотник до цитат, — отозвался Курт, чувствуя, как все более вытягиваются вывернутые мышцы рук, начиная простреливать болью в лопатки.

— Вы полагаете наказанием то, что совершили ваши братья почти девяноста лет назад? — уточнил тот снисходительно. — Это не кара для моей паствы, но освобождение и возвышение — ибо еще до того, как был брошен первый факел под ноги первого из моих чад — каждый, все, как было сказано, ipsi in nobis ipsis responsum mortis habuimus ut non simus fidentes in nobis sed in Deo qui suscitat mortuos[171], майстер Гессе. И propter quod dicit surge qui dormis et exsurge a mortuis et inluminabit tibi Christus[172]!

— Более идиотской ереси еще не было, — болезненно прошипел Бруно рядом. — Чертов безумец; ты что — впрямь уверен, что вот эта дрянь, что торчит у тебя из спины — ангельские крылышки?

— Везет нам в этом деле на чокнутых, — стараясь не шевелиться, напряженно выговорил Курт, невероятным усилием воли сумев родить подобие улыбки. — И все как один заморочены на Священном Писании; лишнее доказательство тому, что Конгрегация не напрасно запретила изучать оное самостоятельно. Вот к чему это приводит.

— Храбритесь, — отметил Бернхард с одобрением, неспешно кивнув. — Это хорошо. Я не ошибся в вас — в вас обоих. Лишь майстер Ланц меня разочаровал, но, впрочем, на него у меня особенной надежды и не было… Но — отчего ж ересь? «quid incredibile iudicatur apud vos si Deus mortuos suscitat[173]», майстер инквизитор?

— Я — не инквизитор, — фыркнул Бруно; тот вздохнул:

— Ну, не скромничайте… Итак, consepulti enim sumus cum illo per baptismum in mortem ut quomodo surrexit Christus a mortuis per gloriam Patris ita et nos in novitate vitae ambulemus[174]; вот вам ответ.

— Сомневаюсь, что Иисус имел в виду этих пыльных кадавров, говоря об обновленном человеке, — уточнил Курт. — Смею допустить, что и святой Павел разумел нечто иное. А что до тебе подобных, то в Притчах сказано четко: «Vir qui erraverit a via doctrinae in coetu gigantum commorabitur[175]». Приметы же того, что дорога твоего разума разминулась с тобою давным-давно — налицо.

— А это занятно… — тихо проронил Бернхард, и темные щупальца за его спиною на мгновение перестали биться, замерев, точно задумавшись вместе с чародеем; слова человека у подножия обгорелых крестов явно не были ответом его словам, а лишь откликом на что-то, чего он не видит и не слышит, но что совершилось мгновение назад. — Весьма занятно…

Несколько серых фигур у края толпы, неслышно шелохнувшись, внезапно опали, осыпавшись пылью под ноги своих собратьев, и тихой быстрой поземкой унеслись прочь, вскоре исчезнув за поворотом каменной ограды одного из домов. Курт поджался, вновь попытавшись выбиться из объятий, прижимающих его к перекладинам, и едва не застонал от боли в руках и шее, ударившей в голову яркой ослепляющей молнией.

— Ну, не надо же, — снова попросил Бернхард. — У вас большой опыт в подобного рода делах, посему прошу вас понять; вы сами частенько говорили эти слова, теперь вдумайтесь в них и вы. Просто осознайте, что любая попытка — бессмысленна. Смиритесь. Humiliamini in conspectu Domini, майстер Гессе, et exaltabit vos[176].

— Увольте… — процедил он тихо, зажмурясь и пережидая, пока остатки режущей боли вновь равномерно разойдутся по плечам. — Без такого величия я уж как-нибудь обойдусь.

— А если все так красиво, — криво усмехнулся подопечный, — отчего ж ты сам не разделил со своей паствой их участь? Возвеличился бы к жизни вечной вместе со всеми.

— Невзирая на то, что вы не предполагали услышать от меня ответа, — отозвался тот ровно, — и вопрос свой задали лишь только для того, чтобы поглумиться надо мною и учением, что я несу, я отвечу вам. Я носитель Его благодати, хранитель Его воли; haec est autem voluntas eius qui misit me Patris ut omne quod dedit mihi non perdam ex eo sed resuscitem illum[177]. Таково учение Господа. Учение не может жить в людях без того, кто носит его. Учение должно множиться, должно жить среди людей, должно идти к людям; люди же способны услышать лишь того, кто такой же, как сами они. Я не из страха перед гибелью оставил эти места, как вы намекаете, но лишь из необходимости сохранить путь, по которому идет слово Господне. Я должен хранить эту бренную оболочку, потому что она — мой посох, мое пастырское облачение в человечьем стаде, и Господь, как вы видите, в своей милости даровал оной оболочке долгое существование, чтобы мое служение не прервалось.

— В жизни не слышал столь шикарного бреда, — не сдержав бессильной злости в голосе, выговорил Курт. — И этот вздор приняли твои прихожане? Скажи, что Конгрегация сожгла их ни за что, не дай мне разочароваться окончательно в разумности рода людского.

— Увы, не все сумели принять в свою душу истинное слово Господне; но к жизни в Господе возродились все. Каждый, обращенный во прах, обновленный очищающим пламенем — вы видите их здесь, майстер Гессе. Они здесь, все, от мала до стара. Многие из них не умели отыскать в себе довольно веры и смелости, чтобы пройти последний шаг, и мне пришлось призывать ваших собратьев, майстер Гессе, дабы их руками ввести мою паству в мир вечной жизни Христовой.

— Вот тварь… — прошипел Бруно; забывшись, рванулся снова и закусил губы, когда серые щупальца зашипели, прожигая ткань одежды и опаляя кожу. — Помешались на сборе душ; на одной перекладине бы тебя вместе с Крюгером…

— Не ставьте на одну доску служителя Господня, — возразил тот оскорбленно, — и несчастного помешанного.

— Этот помешанный, — мстительно возразил Курт, — хотя бы сохранил себя самого. До тебя хоть доходит, что ты — уже не ты? Что ты лишь вместилище — это ты понимаешь?