— А кошки, говорят, видят призраков и духов, — еще тише продолжил подопечный. — Когда ничего не происходит, в комнате никого больше нет, а они смотрят на что-то…
— Satis[158]! — оборвал Курт, воспрещающе вскинув руку, и встряхнул головой, отгоняя невнятный морок, пробирающийся в мысли вслед за словами. — Вылезай из дебрей и меня туда не втаскивай. Сейчас не время припоминать народные сказания.
— А по-моему, самое оно, — буркнул тот. — И время, и место… Так что мы будем делать?
— Поступать, как некогда Господь Иисус и апостолы, — с показной бодростью отозвался он и, спрыгнув наземь, пояснил: — Ножками, ножками. В любом случае, мы ведь не собирались разъезжать по домам верхом.
— А жаль, — тоже спешившись, недовольно отозвался Бруно. — Я бы — с удовольствием. И не только верхом, но и в сопровождении трех экзорсистов, тридцати человек охраны и пары десятков инквизиторов с факелами. А лучше не въезжать вовсе и расстрелять это место скорби горящими стрелами с расстояния. С приличного расстоянии, — подумав, уточнил он; Курт усмехнулся, бросив плащ поперек седла.
— Неофит, — заметил он одобрительно, заряжая арбалет, — усердней обер-инквизитора. Приятно видеть, что сомнения, одолевающие твою бедную душу, покинули тебя и уступили место идеям праведным и благочестивым.
— Я слишком хорошо познал вчера, чем эти сомнения оборачиваются, — отозвался тот, и Курт помрачнел, замерев на мгновение с заряженным оружием в руке, смотрясь в кривое отражение на гладкой поверхности хищно блестящих болтов, один из которых еще вчера был в крови и мокрой земле.
— Ну, вот что, — выговорил он, с усилием оторвав взгляд от арбалета и глядя на границу сухой травы мимо лица подопечного. — Теперь всерьез, Бруно. Я понятия не имею, что нас может ожидать там. Возможно, открыв дверь одного из этих домов, мы попросту перестанем существовать, а что случилось, поймем уже на том свете. Или на нас выпустят очередного Крысолова, более удачно освобожденного этим Бернхардом во время оно. Или какую-нибудь жуткую сущность, в лапах которой мы начнем завидовать вчерашнему страдальцу; в этом смысле слово «демонолог» навевает разные мысли, одна другой любопытнее… Я — должен туда идти. Тебе в последний раз предлагаю остаться. Не произнесу даже в мыслях ни единого упрека, если ты так и решишь — это, в конце концов, не твоя работа.
— Чтобы все почести потом тебе одному?.. — фальшиво улыбнулся подопечный и, посерьезнев, неловко передернул плечами, поправляя сбившуюся суконную куртку: — Duo sunt exercitus uni[159], если не врут… Идем.
— Ну, что ж; как знаешь, — вздохнул он, кивнув, и сделал шаг вперед, замерев у предела коричнево-серой суши, глядя на явственно видимые у крайнего домика четыре черных, припорошенных давней пылью столба; Бруно встал рядом, тоже не заходя за границу иссохшей земли.
— Как полагаешь, — спросил он тихо, — этот Бернхард может знать, что мы здесь?
— Я бы сильно удивился, окажись это не так, — так же неслышно откликнулся Курт, — однако идти все равно надо.
— Будем надеяться, он тупой, — пробормотал подопечный, безуспешно пытаясь возвратить хотя бы ту поддельную оживленность, что была еще минуту назад. — Или спит. Ведь спят же иногда даже малефики?
— Боюсь — трудятся круглосуточно, — с такой же напускной хмурой беззаботностью возразил он. — Попросту горят на работе… — и, решительно выдохнув, шагнул вперед, хрустнув серыми ломкими травинками.
Лицо царапнул сухой черствый воздух, на миг перекрыв дыхание; Курт встал на месте, стиснув приклад до боли в пальцах и слушая тишину вокруг — мертвенную, как и все в этом опустелом обиталище.
— Птиц нет… — одними губами проронил Бруно, тоже ступив следом; его шаги прозвучали громко, точно по битому стеклу, и он невольно поморщился. — Они первые должны бы были поселиться…
— Словом, имеем в виду, что здесь всё не так, — оборвал он, сделав еще один шаг, и кивнул вперед: — Начинаем с начала. С крайнего дома и дальше.
— Думаешь, в одном из них…
— Не думаю, — согласился Курт, не дослушав. — Однако ad imperatum[160] полагается проверить, ибо, когда меня после спросят, осмотрел ли я все и уверен ли, что в одном из них под столом не спрятался ведьминский consilium, я должен с чистой совестью сказать «да». Посему — вперед.
— Вперед так вперед… — тяжело вздохнул подопечный, с неохотой трогаясь с места.
Трава под ногами, шепча и крошась, смешивалась с обезвоженной землей, оседая пылью на сапогах и поднимаясь мелкими облачками до самых колен; засохший куст неведомо чего у стены ближайшего домика был серым и присыпанным земляным порошком, как и сама стена, и еще два толстых столба напротив, и ствол дерева подле крыльца. Дверь распахнулась легко, без скрипа, открыв взгляду крохотную комнатку, такую же пропыленную и тусклую; на столе в огромной деревянной миске покоился высохший кочан капусты, съежившийся и ставший похожим на оторванную голову лохматой грязной кошки. Опрокинутый набок табурет лежал у окна, распахнутого настежь; в окно виделись верхушки еще трех столбов у соседнего двора.
— Infernus et os vulvae, et terra quae non satiatur aqua, ignis vero numquam dicit «sufficit»[161]… - проронил Бруно, сжав голос до шепота; Курт поморщился. — Здесь, похоже, с красивостями не возились. Ставили, где придется, по всей деревне.
— Лет восемьдесят, ты сказал, назад… — произнес он медленно и прошелся по комнате, осторожно проведя пальцами по столу, поднял и поставил на ножки упавший табурет и выглянул в окно, упершись ладонью в подоконник. — Кустарник под окнами… грядки… Утварь в доме… Попади я сюда, не зная об этом месте ничего, я бы сказал, что всему этому — года два. Дерево рамы не сгнило, не рассохлось… И куст — заметь, посажен человеческими руками. Стало быть, еще с тех времен. Стало быть, коли уж он не растет больше, должен был уже рассыпаться в прах.
— Быть может, это дом, где после тех событий поселились? — неуверенно предположил Бруно. — Ну, те семьи…
— Которые без вести пропали? — уточнил он и, не услышав, как и ожидал, ответа, высунулся в окно по пояс. — Нет. У соседних домов — все то же самое, насколько мне видно из-за оград. Что-то тут братья-конгрегаты намудрили в свое время… Может статься, место — проклято.
— В каком смысле?
— В буквальном, — пожал плечами Курт, распрямляясь и отряхивая перчатку от пыли. — Возможно, кто-то оказался на костре справедливо и перед смертью успел что-нибудь такое сказать. А может, все, что здесь совершилось — очередной случай из нашего неприглядного прошлого, и все до единого, погибшие здесь, de facto являются невинно убиенными. Что они говорили перед смертью, можно допустить безошибочно. Знаешь, что такое коллективное проклятье?
— Догадываюсь… Ты до сих пор полагаешь, что есть смысл обшаривать все дома?
— Надо, — вздохнул он, направляясь к двери. — Разумеется, я не думаю, что мы сумеем обыскать всё, но первый беглый взгляд кинуть надо; зато будем знать, откуда на нас не выскочит компания арбалетчиков или вот таких вот «кровавых шутов». И communiter[162], исследование местности перед тем, как лезть в потасовку, еще никому не повредило. Идем дальше.
— Я так понимаю из твоих слов, — не скоро заговорил Бруно, брезгливо обходя попавшийся по дороге одинокий столб, застывший напротив вот уже пятого осмотренного ими жилища, — что найти этого Бернхарда ты таким образом не надеешься. Верно?
— Верно. — Курт остановился, бросив взгляд влево, на ряды пустых безмолвных домов, и зашагал к крыльцу следующего. — Я не думаю, что он вот так сидит и ждет, пока мы войдем в дверь. Если он знает, что мы здесь — он сам выйдет, когда захочет, и раньше мы его не найдем.
— А если не знает?
— Тогда найдем, — отозвался он. — Но я бы не особенно надеялся на то, что мы застанем его врасплох.
— Иными словами, мы ходим по этой деревне, чтобы его на себя прикормить? — покривился подопечный, и он изобразил широкую улыбку, ободряюще хлопнув его по плечу:
— За что тебя всегда ценил? За догадливость…
— Ты слышал? — вдруг выронил тот негромко, схватив его за локоть и не дав пройти дальше.
Курт встал на месте, умолкнув и замерев, чувствуя, как по телу от макушки медленно начинает разбегаться студеная дрожь — шуршание пыли и песчинок под подошвами стихло вместе с их шагами, и до слуха успел докатиться до сих пор заглушаемый ими шепот.
— Ты слышал это? — все так же беззвучно повторил Бруно, с надеждой предположив: — Это ветер?
— Здесь нет ветра… Тихо, — одернул он, по-прежнему не сходя с места и вслушиваясь в сухой воздух вокруг.
Окрест царила тишина — как и прежде, не нарушаемая ничем, кроме их собственного дыхания и стука крови в висках.
— Померещилось, — неуверенно проговорил подопечный и вдруг подпрыгнул, точно укушенный змеей кот, когда рядом, словно за самой спиною, вновь рассыпался шепот с едва слышимыми, не различимыми словами.