Читать интересную книгу Пастырь добрый - Попова Александровна

— Здесь нет ветра… Тихо, — одернул он, по-прежнему не сходя с места и вслушиваясь в сухой воздух вокруг.

Окрест царила тишина — как и прежде, не нарушаемая ничем, кроме их собственного дыхания и стука крови в висках.

— Померещилось, — неуверенно проговорил подопечный и вдруг подпрыгнул, точно укушенный змеей кот, когда рядом, словно за самой спиною, вновь рассыпался шепот с едва слышимыми, не различимыми словами.

Глава 22

— Это что за хрень?.. — прошептал Бруно, озираясь затравленно и напряженно; Курт бросил взгляд вокруг, видя лишь пустоту мертвых улиц и дворов за каменными низкими оградами. — Откуда это?..

— Ты вот это для чего у меня спрашиваешь? — недовольно отозвался он, сжав на прикладе вскинутого арбалета внезапно похолодевшие пальцы. — Всерьез полагаешь, что я смогу тебе ответить?

— Ветер?.. — снова шепнул тот растерянно; он обернулся.

Чуть подрагивающая рука подопечного замерла, указуя в сторону, где вдоль улицы, перекатываясь едва видимыми клубами, точно февральская поземка, прошелестела пыль, гонимая неощутимым дуновением; Курт невольно сделал шаг назад, отступив от уже улегшегося сухого облачка, чувствуя кожей щек, как и четверть часа назад, лишь неподвижный воздух.

— Ветра здесь нет, — повторил он, четко выговаривая слова, и вздрогнул, когда серая поземка шелохнулась у ограды дома за спиной подопечного, всего в трех шагах, и все тот же шепот, летящий, казалось, со всех сторон, прозвучал вновь.

— Мне это не нравится, — заметил Бруно, попятившись; он покривился:

— А я, знаешь, в восторге…

— В любой другой ситуации я бы сказал «ноги в руки», однако ведь, не для того же мы сюда пришли… Что будем делать?

Ответа у Курта не было, как не осталось времени и придумать его — над головой, перекрывая все нарастающий, все ближе слышащийся шепот невидимых губ, пронесся, сокрушая и дробя воздух на части, удар колокола — низкий, долгий и словно бы соскальзывающий куда-то в сторону, как оступившийся канатоходец. Звук расползся вокруг, точно чернильное пятно по сухому льняному полотну, заполнив собою все, проникая в каждую щель, в каждый нерв, в душу…

— Что за… — начал подопечный, когда отголоски надтреснутого звона стали таять в зачерствелом воздухе, и осекся, поперхнувшись последним непроизнесенным словом.

Курт промолчал, продолжая стоять неподвижно, вслушиваясь до боли в ушах и чувствуя себя нестерпимо глупо с принятым наизготовку арбалетом, толку от которого совершенно явно не будет, что бы ни начиналось здесь, с чем бы ни довелось столкнуться. Минута прошла в тишине; звон уплыл за дома, разбившись на осколки и осыпавшись мелким песком, устлав улицу невидимым покрывалом…

— Церковь.

Собственный голос, когда Курт, наконец, заговорил, показался неуместным — слишком живой для этих мертвых улиц, слишком слышный среди неслышимого шепота, уже не смолкающего, уже летящего отовсюду, слишком заметный в этой пустоте, слишком чужой, точно голос вора, пробравшегося ночью в дом; и даже на миг показалось, что хозяева, проснувшись, заворочались в своих постелях, мало-помалу приходя в себя и пытаясь отыскать нарушителя взглядом…

— Туда? — едва шевеля губами уточнил Бруно, словно и тот тоже ощутил эту неловкость, смятение, порожденное звуками его голоса; он кивнул, разлепя губы с усилием, нехотя, никак не умея отогнать от мысленного взора то, как поднимаются и идут на поиски нарушителя, вторгшегося в их вечные владения, неведомые хозяева этого покинутого всеми места.

— Вон там колокольня; видишь? — шепотом уточнил Курт, и вокруг словно зашумел осиновый лес, перетирая дрожащие листья друг о друга, вторя шепоту шепотом; серая поземка взвилась под самыми ногами, наткнувшись на его сапоги, и он отскочил назад, пятясь от маленького, по колено, пыльного смерча, медленно опадающего на сухую покоробленную землю.

По улице, усыпанной этим прахом времени, хотелось устремиться бегом, чтобы уйти от рождающихся тут и там пылевых облачков, похожих на живые существа, присматривающиеся к пришельцам и выбирающие лишь момент, чтобы обступить со всех сторон, погребя под собою и причислив к лику бесплотных. Невнятное шевеление повсюду, уже не таимое, открытое, показное, заставляло сердце колотиться, срывая дыхание, и когда что-то столь же серое явилось на грани видимости, почти за спиною, Курт обернулся рывком, на миг оцепенев и перестав ощущать не только арбалет в пальцах, но и собственные руки, внезапно онемевшие. Подопечный замер рядом, столь же неподвижный и бледный, как мертвец, глядя на две фигуры у угла соседнего дома.

Их разделяло не более пятнадцати шагов, и видно было ясно, четко; глаза явственно различали каждую мелочь, но рассудок не принимал то, что видело око. Люди; это бессомненно были люди. Двое мужчин в свободной крестьянской одежде, недвижимые и безгласные. Словно тени. Тени, серые, как и все в этом мертвом месте. Словно Создатель, творя их, потерял или истратил уже все краски, что применял для украшения всего прочего мира, и осталось лишь то, чем создаются линии, очертания и их грани. Тень и полусвет. Черное и серое. Словно сухая пыль, устилающая эту сухую землю, и была приложена вместо нужных красок.

Formavit igitur Dominus Deus hominem de limo terrae, et inspiravit in faciem eius spiraculum vitae[163]…

Создал из праха. Из той мешанины пыли и пепла, что шепчет и перекатывается серой поземкой под ногами незваных пришельцев. Вот только дыхания жизни не было в этих блеклых выцветших лицах. Было — дыхание смерти. Веяние смерти. Дух смерти. Запах смерти. Этот запах узнавался тотчас, он угадался бы и средь тысячи других. Запах пепла. Запах сожженного дерева и — плоти, обращенной огнем во прах.

Хозяева этого обиталища смерти проснулись и вышли навстречу чужакам.

— Господи Иисусе, что это… — пробормотал чуть слышно Бруно, отступив на шаг назад; он не ответил, стоя на месте и не отводя глаз от улицы у угла дома напротив — не отводя глаз и силясь понять, когда они исчезли, те двое, которых он видел еще мгновение назад…

Или не видел?..

Но этот запах — знакомый до боли в желудке запах пепла — был, он остался, он не почудился…

— Ты это тоже видел? — уточнил Курт едва слышно, и под безмолвный кивок подопечного воздух разбился вновь, пронзенный тупым, как старое ржавое шило, звоном колокола — полутоном выше и полутенью гуще, словно невидимый канатоходец, споткнувшись, уже падал вниз, и толпа ахнула, явив в этом вздохе ужас, заглушенный восторгом и упоенным предощущением скорой смерти…

Он все еще плыл, фальшивый, как улыбка заимодавца, колеблющийся из стороны в сторону, словно ветер, которого здесь не было, носил этот звон вокруг, как сухой поздний лист, превращенный осенью в натянутую на зачерствелый скелет коричневую паутину; звон еще раскачивался вокруг пустой лодкой посреди моря, когда они возникли снова — уже ближе. В двух шагах. Они. Трое.

Он успел разглядеть все подробно, прежде чем палец сжался, сбросив тяжелый стальной снаряд; успел увидеть глаза, похожие не выжженный уголь, сплошь черные меж серыми неподвижными веками, успел расслышать тишину от сжатых губ — тишину вместо дыхания…

Болт вошел в тело одного из троих легко, пробив неподвижную грудь и устремившись дальше, выйдя из спины, почти не утратив ни скорости, ни прямизны полета; там, где сталь ударила в тело, словно сломалась сухая корка, какая запекается поверх пирога и которую можно снять тонкой хрустящей пластинкой, обнажив содержимое. Серое, снова серое, как сожженный прах; под осыпавшимися наземь черепками не было плоти, пусть мертвенной и сизой, какой угодно — был пепел, зола, искрошенная в мелкую пыль и теперь истекающая прочь, на землю, под ноги, свиваясь в тонкие облачка и возвращаясь обратно, в тело, покинутое ею, обрастая снова этой серой запекшейся корой…

— Черт… — проронил подопечный рвано и хрипло; и лишь сейчас Курт очнулся, отпрянув и попятившись, лишь теперь осознал, что остальные двое так и стояли, не шелохнувшись, не попытавшись напасть или помешать, словно желая показать чужакам, насколько беспомощен здесь любой пришелец со своим ничтожным оружием и насколько всевластны они, вьющиеся вокруг пылью и шепотом…

— Валим, — приказал он тихо, и Бруно с готовностью сорвался с места, метнувшись в противоположную сторону, в узкий проход меж оградами двух домов напротив.

Бежать, повернувшись к ним открытой спиной, было мерзко; мерзко было бежать и мерзко становилось при мысли о том, что сейчас происходит там — там, за спиной. Что творится там; кто творится там — творится из устилающих эту землю пепла и пыли?..

Пыль взмелась в стоячий воздух прямо у ног, заставив вновь отскочить назад, отшатнуться; пепельный смерч, скручиваясь в тугой жгут, поднимался медленно, вытягивая руки и голову, упираясь в землю ногами, расправляя смятое изношенное платье и распущенные волосы, разглаживая узкое женское лицо, прочерчивая сухую линию губ и — глаза, все те же черные, как беспроглядная пропасть, глаза…