Я ждала, до предела измученная этой короткой речью.
– Это все. Можете идти.
Ушел только один из слуг, недавно нанятый. На следующее утро Агнес, убиравшая постель, утешила меня:
– Он еще слишком молод, не знает жизни, но скоро научится. А мы, все остальные, сделали глупость, миледи, решив, что вы отвечаете за дела своего дяди. Вы имеете к ним такое же отношение, как мы сами.
В знак благодарности я задумчиво похлопала ее по руке, а потом пошла искать Урсулу.
– Урсула, я еду в Бамберг. – Мой голос звучал еле слышно. – Пусть Джеффри оседлает лошадей.
Урсула печально посмотрела на меня и молча кивнула.
Когда мы достигли высоких стен Бамберга и подъехали к воротам, Джеффри назвал стражнику мое имя. Решетка с грохотом поднялась, и нас пропустили. Солдаты, мимо которых мы проезжали, приветствовали меня холодно, но я, поглощенная мыслями о том, что сказать Джону, этого почти не замечала. Было очень холодно, я торопилась, а потому не стала ждать помощника Джона, сэра Мармадьюка Констебла. Вместо этого я попросила стража провести меня к нему в арсенал.
Сэр Констебл учтиво поклонился:
– Миледи, милорда Нортумберленда нет. Если хотите, подождите в приемной. Мы сделаем все, чтобы вам было удобно.
– Где он? – требовательно спросила я, приехавшая не для того, чтобы сидеть и ждать.
– Час назад ускакал на берег, не взяв с собой никого. И не сказал, когда вернется.
– Если так, будьте добры посадить моих сопровождающих у камина и дать им теплого вина и еды, потому что мы приехали издалека, замерзли и проголодались. А мне принесите одеяло и скажите, в какую сторону ускакал милорд. Я найду его сама.
Венера уже взошла. Начинался закат, и волны неприветливого Северного моря, напоминавшие жидкое серебро, лизали дикий берег. Я спустилась по крутому склону, спотыкаясь о траву и сорняки, и побрела вдоль берега в поисках Джона. А потом ветер донес до меня собачий лай и конское ржание. На фоне темневшего неба, по которому быстро бежали грозовые тучи, я увидела Саладина и высокого мужчину, в одиночестве стоявшего на утесе и пристально вглядывавшегося в пустынное море. Его длинные каштановые волосы трепал ветер.
Джон.
Я побежала по песку и начала молча взбираться на скалу. Дряхлый Руфус с трудом встал и завилял хвостом, но Джон даже не обернулся. Мое сердце сжалось от боли. Я не стала тратить время на бесполезные приветствия и воскликнула:
– Джон, ради бога, неужели ты меня осуждаешь?
Он не ответил и не повернул головы. Просто продолжал стоять и смотреть в безбрежное море, словно не подозревал о моем присутствии.
– Джон, если у тебя еще есть сердце, ответь мне! По-прежнему не глядя на меня, муж сказал:
– У тех, кого посадил на кол твой дядя, остались родные, которые любили их. Они были людьми.
Его голос был холоднее ледяного ветра, трепавшего мое одеяло.
– По-твоему, я этого не знаю? Или ты считаешь, что мне нет до этого дела? Я никогда не осуждала тебя за то, что делал Уорик! Почему ты считаешь меня ответственной за поступки моего дяди?
Тут Джон повернулся, и я шарахнулась, увидев в его глазах лютый гнев.
– Ты всегда знала, как я отношусь к поступкам Уорика. Моя позиция ясна каждому. Но ты не сказала против дяди ни слова. Даже сейчас. Ради бога, Исобел, эти люди были сыновьями, мужьями и отцами! Неужели кровное родство может заставить человека закрыть на это глаза? И даже простить?
Я не поверила своим ушам и на мгновение потеряла дар речи, но потом слова хлынули из меня рекой:
– Я всегда ненавидела зверства своего дяди! Думала, ты знаешь меня и мои чувства! Только преданность мешала мне высказывать свое осуждение, потому что мы обязаны ему своим браком. Но если бы я могла переубедить дядю… если бы могла повернуть время вспять и отдать жизнь за то, чтобы ничего подобного не случилось, я бы сделала это не задумываясь! Мое сердце разрывается от скорби по этим мужчинам… этим мальчикам. Что мне сделать, чтобы доказать это? Ох, Джон, как ты мог подумать, что я способна закрыть глаза на такую жестокость, на такой ужас? Я не оправдываю эти зверства, но он мой дядя, мой родственник. Я не могу изменить то, что он сделал! Я должна найти способ пережить это, но никогда не пойму и не прощу его; Ох, Джон, почему мы живем в таком аду? Почему это должно было…
Я осеклась, будучи не в силах продолжать, и сквозь слезы и рыдания, сотрясавшие мое тело, выдавила то, о чем думала многие годы:
– Если бы не было Уэйкфилда, все могло бы сложиться по-другому!
– Но Уэйкфилд был, – холодно ответил Джон. – И все, что последовало за ним.
– Джон, любимый, ты когда-то сказал, что я – твое единственное утешение. Неужели сейчас ты откажешь в утешении мне? – воскликнула я.
Ответа не последовало. Муж не смотрел на меня; его лицо, было бесстрастным. К моему ужасу, Джон повернулся, собираясь уйти. Он больше не может меня видеть!
Земля закачалась под моими ногами, и мир, который я знала, перевернулся. Падая, я уцепилась за руку Джона и бессильно опустилась на колени. Тринадцать лет меня поддерживала вера в то, что любовь сильнее всех бурь и ударов судьбы. Теперь любовь ушла. Вырвалась из рук, хотя я думала, что держу ее крепко.
Я отпустила руку мужа и, охваченная скорбью и отчаянием, закрыла лицо, пытаясь справиться со слезами. Вокруг завывал ветер; на мое лицо падали капли дождя, смешиваясь с соленой изморосью и слезами. Я стояла на коленях, завернувшись в одеяло и пытаясь свыкнуться с этим ужасным новым миром, который внезапно стал моим.
Но Джон не ушел, а опустился на колени рядом со мной.
– Исобел…
Он отвел мои руки, прикрывавшие лицо, взял меня за подбородок и заставил смотреть ему в глаза. В полутьме его глаза казались влажными, губы дрожали. Джон обнял меня.
– Прости меня, Исобел… Прости меня… Любимая, ты ни в чем не виновата. Виноват один я… – Его голос звучал как никогда прежде, Джон повернулся лицом к морю; его взгляд стал потусторонним.
Я затаила дыхание.
– У меня больше нет сил хранить тайну, которую я скрывал столько лет. Ты должна ее услышать; может быть, тогда тебе будет легче меня понять… – Чтобы продолжить рассказ, ему пришлось собраться с силами; у меня закружилась голова от страха. – Я солдат, убийства – мое ремесло, но от них меня выворачивает наизнанку. Все эти годы я убивал, потому что у меня не было выбора. Нужно было либо выживать, либо завоевывать славу… Я всегда говорил себе, что в один прекрасный день это кончится. Но это не кончится никогда. Когда твой дядя зверски казнил этих людей, я понял, до какой степени ненавижу убивать. И как ненавижу себя за эти убийства… – Его взгляд был полон мучительной боли. – Прости меня, Исобел. Я был глуп и эгоистичен. Думал только о себе.