Накрыли они нам, мы сели, закусываем. Первого червячка заморили, я говорю: ну, пан ротмистр, теперь докладывай. А он опять: а что докладывать, последняя собака этот пан судья, он с зыбчицкими снюхался, они сошлись на свальный сойм и постановили выкинуть нас за ворота, вот что!
Мои паны, такое услыхав, грозно зарыкали, за сабли похватались. А я, вижу такое дело, сразу: э, пан ротмистр, ты мне не так, не по уставу докладываешь. Ты давай, как положено, все по порядку, с чего началось, чтобы мне была вся диспозиция как на ладони!
Он покраснел как рак, усы подергал, но спорить не стал и начал излагать все с самого начала. Дела у них были такие. Сперва, как и у нас, пока они шли на Зыбчицы, хлопы творили им разные шкоды, но они славно отбивались, и потому потери у них были небольшие. Дошли они до Зыбчиц, переночевали — и уже назавтра рано утром вышли в экспедицию с боевой задачей навести в округе должный порядок. Навели: замирили девятнадцать деревень, то есть подготовили просторное место для моей будущей охоты. Цмока это наполохало, и он устроил страшенную бурю: гром, молнии, ливень, потоп, волны пятисаженные, трясение дрыгвы и все такое прочее — и все это на всю ночь. Тогда, в той буре, у них много личного состава потонуло, а все, которые тогда в живых остались, теперь все передо мной. А тогда они вернулись в Зыбчицы, пан судья тоже вернулся… И сразу к своим землякам перекинулся. А те орали вот чего: такой бури и такого потопа у них от самого Дня Творения не было, и это дурной знак, это значит, что мы, глебские, богопротивное дело затеяли, их Цмока хотим извести, а вместе с ним и весь Край, так что давайте геть отсюда, чтобы потом никто не говорил, будто они, зыбчицкие, были с глебскими заодно. Вот чего они, собаки, тогда набрехали! А к тому бреху в подкрепление составили свальное рушенье — паны и хлопы встали заодин, все при своем оружии, и что тогда было делать, при таком десятикратном перевесе сил? Да только одно: плюнуть на них, на подлых дурных зыбчицких, уйти сюда, в Зыбки, встать здесь крепким и надежным лагерем, никого к себе не допускать и ждать меня, чтобы после вместе пойти дальше, на Цмока, как нам то и велел Высокий Сойм.
Га! Ну, дела! Я тогда смотрю по сторонам. Вижу, мои хоть и молчат, но настроены очень решительно. Ладно! Я тогда начинаю подробно расспрашивать: какая была буря, сильно ли дрыгва тряслась и, главное, какой он, этот Цмок, из себя. Драпчик четко, ясно объясняет. Правда, по его словам получается, что самого Цмока он не очень рассмотрел, да и другие тоже, потому что это было ночью. Но опасная зверина, даже очень! Это, я думаю, и без тебя, пан ротмистр, знаю, да и домовик меня предупреждал, да и пан Сцяпан тоже. Знаю: будет мне там смерть!
И еще другое знаю: мне от этой смерти поворачивать нельзя. А разве нет? Поверну — значит, нарушу решение Сойма, переступлю через букву Статута. Иначе говоря, какой я тогда буду господарь? Тогда я стану государственным преступником. Так что теперь я только заикнись, что, мол, айда, Панове, поворачивать, так сразу… Га! Что я, не вижу?! Нет, вижу — мои этого только и ждут! И пан Драпчик со своими — то же самое! Тогда они всем скопом на меня — ш-шах! разом! — и повяжут. И в Глебск поволокут, а там у них небось все уже готово, сразу сойдется Чрезвычайный Трибунальный Сойм, начнут судить меня сперва за срыв комиссии, потом за то, что я Цмока упустил, а потом раскатают губу и начнут лепить все, что попало, копать под меня, перетряхивать дела пяти- и десятилетней, а то и большей давности. А кто при власти, тот как без грехов?! Вот и закатают мне пожизненно, и в каземат меня, а Нюру, и Алену, и, может, даже Петра…
Га, думаю, Панове, не дождетесь! Никуда я поворачивать не стану, а пятиться тем более — Великий князь не рак. А пойду я прямиком на старые вырубки и, как домовик мне и предсказывал, там честно сложу свою голову. Тогда и мне позору не будет, и моей Нюре будет пенсион — пожизненно, то есть это нам обоим выгодно, и Алене тоже, и Петру. А если так…
Я резко встал и говорю: ну что, панове, посидели и пора честь знать, завтра рано встаем, идем на Зыбчицы, а после сразу на Сымонье, к Цмоковой норе! Сказал, пошел и лег, Рыгор мне мягко постелил, я притворился, будто крепко сплю, а на самом деле опять была не ночь, а дрянь.
Но господарь на то и господарь — утром проснулся и сразу побрился, после поел за четверых, а после булаву, как хворостину, на плечо, встал под великую хоругвь, дал отмашку — и мы пошли. Давно уже идем. Я иду как ни в чем не бывало, мне, чувствую, даже легко. Это небось оттого, что я знаю, куда я иду, знаю я и то, что там меня ждет, я также знаю — будет Нюре добрый пенсион как вдове убитого при исполнении. Это к тому же еще и почетно. Но каково им, всем остальным — Репе, Драпчику и прочим? Они зачем идут? По своей воле! Вот дурни!
Глава двенадцатая. ОПЯТЬ АНЖИНЕР
Раньше у нас все было просто: были простые люди и были паны. Простые люди от зари до зари спину гнули, ноги били и руки мозолили, а паны над ними как хотели измывались. А теперь у нас все не так. Почти что все. Потому что не могу сказать, будто теперь паны на нас, простых людей, спину гнут. Да и сколько их, тех панских спин, — на всех на нас не хватит. Но зато они теперь над нами не измываются, тут теперь как раз все наоборот! А кто все это так поставил? Я, тот, который раньше был Демьян Один-за-Четверых, а теперь Демьян Один-за-Всех!
Но брехать не буду, не сразу и даже не скоро у меня такое получилось. А было это вот как, начиналось вот с чего. Анжинер меня попутал, Якуб подсобил, рубанул я того анжинера заговоренной лопатой — и анжинеру хоть бы хны, а зато пану князю Сымону смерть пришла: сидел он у себя в палаце, пил горелку, как вдруг его ш-шах! — и напополам развалило. Вот где его моя лопата достала! Но я ж того не знал, он у себя в палаце, а я стою посреди пущи, анжинер, живой и невредимый, сбежал, а меня мои же хлопцы-грабари обступили и говорят: а, ты с нечистым снюхался, чары творишь! И скопом на меня! Замесили бы насмерть!.. Когда бы тот же анжинер за меня не вступился, не утопил бы их в дрыгве, а меня в живых оставил. Оставил — и опять нырь в дрыгву, и нет его. Я стою один, не знаю, что и делать. Но не канаву же копать! Пошел я, дурень, до палаца, думал князю сказать, что раз тут такие дивные дела деются, то я больше на него не работник.
Но пан Бог меня от этого остановил — подослал мне навстречу Старого Савося из Клюковки, тот мне и рассказал, что в палаце с паном князем приключилось и что за это приключение Якуб уже без головы, а теперь и меня то же самое ждет. Га, думаю, собаки, не дождетесь! Повернулся и пошел к себе домой. Быстро, как только мог, пошел.
Прихожу — конечно, ночью, — тихо, как вор, в хату вхожу…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});