И устерег, никуда этот Гунька не делся. А я дождался побудки и, пока они поднимались да очухивались да закусывали, лег и часок все же соснул. Потом бубнач ударил в бубен, мы развернули хоругвь и пошли дальше. Я шел, молчал, на душе у меня кошки скребли. Вот, думал я, с каким это я войском в свой последний путь, на смерть иду — с одним валацужным отребьем! Как они вчера понапивались, а?! Как они вчера хлопскую хованку грабили — тьфу! А после думаю: терпи, Великий князь, не плюйся. Сам же видел, на свои глаза, кто с тобой на Цмока собирается! Да и разве Нюра тебе, дурню, не кричала, что это ох как не к добру, если ни один заможный, поважаный пан с тобой идти не хочет, а идет только одна голота и босота, которой все равно куда идти, лишь бы пограбить да попьянствовать, а как только дойдет до дела, они тебя за пляшку бражки продадут! Ох, вспоминаю, думаю, что Нюра как всегда была права: иду я, как и князь Мартын прошлой зимой, тоже с одной голотой и тоже в наезд. А на кого иду, а по закону ли? Что, если поганые хлопы правы? Что, если как только я Цмока убью, так Край сразу провалится?!
Как это ни смешно, но как раз эта мысль меня и успокоила. Нет, думаю, никто никуда не провалится, потому что если бы такое могло приключиться, тогда домовик мне бы так и сказал: Бориска, не ходи, Бориска, не губи народ! А так он только на меня на одного накаркал. Значит, оно будет так, что как только до дела дойдет, то моя голота сразу разбежится, а Цмок меня сожрет! Вот с такими мыслями я шел, вот так я тогда о своих панах думал.
А зря! Потому что я, надумавшись, смотрю — э, нет, они настроены решительно: идут со злой оглядкой, аркебузы у всех на изготовку, впереди и сзади по дозору, пан Репа вдоль колонны взад-вперед бегает, толковые команды отдает, а иногда кому-нибудь велит пальнуть по кустам для острастки. Так что тот день у нас прошел спокойно, никто нас не тронул.
Вечером зашли в спаленные Культяпки. Там тоже все было пристойно, с караулом и без всякой лишней пьянки, хотя там прямо на виду стояли пять бочонков браги. Заманивали, хлопы! Но мои устояли. Это мне очень понравилось.
А вот пан Гунька был чернее тучи. Пан Хома ходил за ним как тень. И ночью хорошо стерег, с Гунькой все обошлось.
Но зато со следующего дня опять нас стали хлопы донимать: то завал на дороге устроят, то мостки подпилят, то обстреляют из аркебузов, то дурей-траву подпалят и дымом нас душат. Были у нас потери, но небольшие. А Зыбчицы были все ближе и ближе. С одной стороны, мне это было радостно, а с другой…
Ну, сами понимаете! Но что я, баба, чтобы кому- нибудь плакаться?! Нет! Вот и иду я впереди, под великой хоругвью, булава на плече, смотрю орлом. Великий князь, чего и говорить! Иду и думаю: ну что, Цмок, взял?! И не возьмешь, пока до места не дойду, потому что так господари не поступают, господари один на другого исподтишка не кидаются, они свою честь берегут. Так и мы с тобой, Цмок: если я уже сказал (первым сказал!), что я иду на старые вырубки и буду там с тобой честно биться один на один, так ты меня там и жди, готовься! Ты же не хлоп! Вот хлопы, этим только дай…
Да, точно: хлопы! Вот мы заходим уже в Комарищи, на предпоследний наш привал перед Зыбчицами. Там, как и раньше везде, тоже только один пепел, брагу они нам уже давно не выставляют…
Нет, брага есть! О, пан Репа говорит, это, Панове, неспроста: двойная брага, восемь бочек, к чему это?
Ясное дело, к чему: ждут, чтобы мы на радостях конца похода перепились, а они тогда на нас ночью накинутся и замесят всех до единого в дрыгву. Ладно! Мы тогда недолго посовещались и сделали вот как: расстелили прямо на земле уже какой у нас был стол, закуски было небогато, но зато вышибли все восемь бражных крышек и вроде бы как будто очень весело попировали, потом как будто совсем пьяно полегли, как будто бы без всяких караулов, стемнело, ночь пришла, наши затихли петь, лежим, как будто крепко спим, ночь темная, все небо в тучах…
Га! В полночь они загикали! И кинулись со всех сторон! Ну, тогда была рубка и пальба, Панове, я вам доложу! Давно я так душу не отводил! Славно мы их били, славно гнали, загнали в дрыгву и там еще били, месили, пока бубнач не забубнил, не позвал на отбой.
Так мы тогда от них отбились. Вернулись и пересчитались. Были у нас немалые потери. Пан Чапа лег в дрыгву, пан Злосный, пан Головач, пан Маковка, потом еще которые другие…
И пан Ждан Гунька, этот тоже. Перед ним мне было особенно совестно. Ат, подумал я тогда, славный пан Гунька, вот ты чего был такой черный — ты свою смерть чуял. А я, дурень, тебя за перевертня принимал, никаким твоим словам не верил. А теперь, куда я денусь, верю. И получается, что все это чистая правда: что пан Хведос тоже лежит в дрыгве, а с ним и вся его полусотня, вот так! Да и мне, поважаный пан Ждан, тоже уже недолго поверху ходить, скоро и я к вам в дрыгву! Подумал так и шапку снял, Нюру с Аленой вспомнил, Петра…
А мои, слышу, у меня за спиной говорят: да, немалые потери, это точно, но зато мы этих хамов крепко наполохали, они к нам теперь до самых Зыбчиц не сунутся, а сколько уже до тех Зыбчиц, всего только еще одна ночевка! А в Зыбчицах, они же говорят, и стены крепкие, и, главное, там пан Драпчик с целой сотней, это нам будет нелишним!
Я их слова послушал, думаю: да, верно, так оно и будет.
Но было не так. А вот как: ночь кончилась, стало светло, мы вышли, никто нас не трогал, потом не трогал целый день, в пуще было тихо, смирно, мы шибко шли и, как и было задумано, к вечеру уже почти заходим в Зыбку, это и есть последний наш привал, как вдруг…
Бах-ба-бах! У них, у нашего дозора, над головами! И сразу грозный крик: хамы, шапки долой, на колени! И еще для острастки бабах! Но пан Репа, а он вел дозор, не растерялся, узнал и кричит: пан Мирон, холера тебе в очи, это ты?!
Пан Репа не ошибся — это и вправду был пан Мирон Драпчик, а с ним его поручик пан Потап Хвыся и еще двадцать семь стрельцов. Они в этих Зыбках, тоже на пепелище, славно устроились: нарыли передовых окопов, в них наладили секреты, а дальше у них вал, частокол — все по уставу, укрепленный лагерь. Вошли мы в тот лагерь, я сразу к Драпчику: докладывай, что тут у вас и как, где остальной личный состав и почему вы не в Зыбчицах, где мой верный здешний староста пан Стремка? А Драпчик как собака: гав-гав-гав, предал тебя твой Стремка, отложились твои Зыбчицы, нас как скотину выгнали, здрада, змова, господарь, тьфу на них, га, ат, тьфу!
Я думаю: ого, вот так дела! Но сразу еще думаю: Бориска, не гони, подбери удила! И говорю: да, дело швах, но это пока ладно. После все расскажешь и доложишь. А пока что видишь, какие мы пришли? Голодные, холодные. Так что сперва давайте накрывайте, что найдется, перекусим и все прочее, а там уже поговорим. Драпчик: э, ваша великость, перекусить у нас всегда найдется, а вот всего такого прочего не держим, ты же знаешь, что мы в походе ни капли не пьем, мы на службе. Ладно, говорю, хвалю, пусть так, тогда кормите всухомятку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});