Читать интересную книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Сердце Иудино ныло от боли. Ещё недавно, казалось, только что оно трепетало и прыгало в груди от радости и счастья. И вот всё рухнуло, все надежды и чаяния. Несметные полки сынов Израиля, горящие на солнце золотом доспехов, рассыпались в прах и рассеялись по ветру. Свободная и счастливая Родина возрыдала с удесятерённою болью, попираемая римским сапогом. Грядущий в силе и славе Царь Иудейский плетётся прочь пыльной дорогой, проклинаемый, оставленный всеми, даже и самыми близким. О, Равви, Равви, что ты можешь теперь дать?

«Надо остановить Его, помочь Ему, подсказать, – думал Иуда. – Может, не всё ещё потеряно, может, возможно ещё собрать народ и повести за Собой. Ведь как Его встречали сегодня».

Он вместе с другими учениками догнал Равви и собрался уж было сказать те слова, которые так и вертелись на языке, которые могли бы всё поправить. И момент подходящий, столько народу стекается нынче в Иерусалим по случаю праздника Пасхи, вот бы и собрать всех под Свои знамёна, вот бы объединить и ударить. Надобно только чтобы Учитель перестал говорить о смерти, о разорении и разрушении. Кого привлечёшь такими словами? Иуда открыл, было, рот, но Пётр опередил его, начав рассказывать и показывать Учителю Храм, восхищаясь красотой древних камней. Но Тот, не дослушав его, сказал: «Видите ли всё это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; всё будет разрушено,[96] – и помолчав немного, добавил, как показалось Иуде, снова обращая слова именно к нему. – Вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие».[97]

Слова, только что готовые слететь с губ, застыли, застряли большим плотным комком в гортани. Иуда остался один на храмовой площади, провожая взглядом удаляющегося прочь из города Учителя и послушно следовавших за ним одиннадцать. Он только заметил, что всё чаще и чаще за последние дни стал думать о них как об Одиннадцати, исключая себя, обособляясь и отстраняясь от привычного и устоявшегося уже за последние годы имени Двенадцать.

Вечером того же дня, когда солнце уже скрылось за горизонтом, когда призрачный и холодный свет луны серебрил крыши и стены древнего Иерусалима, когда людской гомон суетливый и хлопотливый по причине дел и забот, предшествующих великому празднику, наконец, стих и погрузился в ночную дрёму, в дом первосвященника иудейского твёрдо и уверенно зашёл человек, укутанный хитоном и со звенящей медной кружкой на поясе. Он не стал долго мяться и рассусоливать, превращая дело, с которым пришёл, в долгую и утомительную торговую сделку, в которой всякий иудей от природы своей знает толк. Он только, представившись Иудой Искариотским, спросил: «Что вы дадите мне, и я вам предам Его?»

XL. Иудино целование

Предать можно по-разному. Иудино целование изобретательно, оно изворотливо, как уж, предприимчиво, как политика и насквозь лживо, как суверенная демократия. Предают сухо, нагло, глядя прямо в глаза: «Государь, Вы низложены, извольте подписать отречение от престола». Предают трусливо, оправдательно-наступательно: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Предают льстиво, лицемерно-преданно: «Радуйся, Равви». Но предают и обоснованно, обстоятельно, гордо и красиво, демократично снизойдя до традиционного общения с народом прямо из телевизора или твиттера, прикрывая низость высокими словесами, а подленькую мелкую сущность – грандиозными целями, которые, как известно, оправдывают средства.

Когда в середине июля две тысячи первого года собралось очередное заседание Синода Русской Зарубежной Церкви, девяностооднолетний старец Митрополит Виталий объявил о том, что ввиду старости намерен подать ближайшему Собору прошение об уходе на покой[98]. Но, зная о настроениях определённой части Синода на сближение с московской блудницей, он поставил одно условие для своего ухода – чтобы все остальные епископы без исключения оставались блюсти чистоту исповедания православной веры и продолжать исконный путь РПЦЗ. Бедный доверчивый старец, он не догадывался ещё, насколько сильно и опасно запущена болезнь, насколько широко и глубоко расползлись смертоносные метастазы иудиного целования по некогда здоровому телу Церкви. Владыко Виталий не нашёл понимания у членов Синода, среди которых был и Архиепископ Троицкий и Сиракузский, бывший послушник Василий, спасённый иеромонахом Виталием в далёком сорок четвёртом. Выслушав дерзкие по форме и оскорбительные по сути выступления епископов, Митрополит объявил: «Увижусь с вами на следующем Соборе», – и покинул собрание. Таким образом, в соответствии с Положением,[99] заседание за отсутствием Председателя прекратилось, и все дальнейшие действия заседающих не обрели законной силы.

Владыко Виталий не ушёл на покой и на последовавшем в октябре того же года Архиерейском Соборе. Его, как это сейчас принято говорить, ушли, объявив выжившим из ума идиотом, не способным возглавлять Церковь. Епископы, сохранившие верность Митрополиту и не подчинившиеся раскольничьему собору, указывали на следующие причины, по которым все его решения нельзя считать законными. Во-первых, прошение об уходе на покой было выработано безглавым Синодом и подписано задним числом. Во-вторых, сам Собор был созван Синодом без участия Председателя. Таким образом, Собор, где принят уход на покой Митрополита Виталия, и избран новый первоиерарх – митрополит Лавр, невозможно считать состоявшимся из-за нарушения Положения об РПЦЗ,[100] а также ввиду Заявления действительного Первоиерарха Митрополита Виталия от 5/18 октября 2001 года, где, среди прочего, Владыко говорит: «Я, с полной ответственностью перед Богом, русским православным народом и перед своей совестью, считаю своим архипастырским долгом заявить, что предстоящий Архиерейский Собор, имеющий открыться 23 октября 2001 года, нельзя назвать иначе, как собранием безответственных».

В этом же Заявлении Митрополит Виталий официально снял свою подпись с документов, подписанных на Соборе 2000-го года. Он, не признав избрания Лавра и решений Собора, удалился в Спасо-Преображенский скит в Мансонвилле и заявил оттуда, что снимает свою подпись под заявлением о добровольном уходе на покой и продолжает являться действующим Первоиерархом РПЦЗ.

Вспоминал ли Старый умирающий митрополит перед смертью иудино вознесение своё в митрополичий сан? Виделась ли ему развевающаяся на ветру наметка монашеского клобука мотоциклиста, уносящего его, юного послушника, прочь от ничего не понимающих красноармейцев? Или снова переживались ощущения того свободного полёта, словно стремительной птицы, в один миг, казалось, преодолевающей огромные расстояния? Про то неведомо. Но после кончины Митрополита Виталия он всё-таки помянул его, запечатлев на челе покойного лицемерное иудино целование: «Владыко Митрополит Виталий, находясь на покое, к большой нашей скорби, нельзя сказать, что по своей воле, но из-за окружения своего, отстранился от нас. Но, несмотря на это, мы его поминали в наших храмах, как болящего. И теперь, когда его душа нуждается в молитвах, мы призываем наших пастырей и паству молиться о упокоении его души».[101]

Существует легенда о Вечном Жиде, согласно которой Иуда Искариотский не познал смерти, но, сорвавшись с удавки, остался жить. Надолго. Навсегда. Понеся через вечность печать проклятия, олицетворяя своим именем само понятие предательства. Говорят, так и бродит по сей день его неприкаянное тело по земле – по пыльным дорогам Палестины, по цветущим садам и виноградникам Иудеи, по расцвеченным рекламными огнями каменным городам Америки и Европы, по бескрайним просторам необъятной и непонятной никакому рациональному уму России. Бродит скиталец и ищет, неустанно ищет Того, Кто должен бы по непреложному обетованию воскресить Израиля, поставить его над народами земли, утвердив предопределённость превосходства семени Аврамова над эллинским плодовитым тернием. Но Которого, мечтая отдать Ему жизнь свою, обрёк на мучительную позорную смерть, обращённую мудрым и человеколюбивым промыслом Божьим в славу Воскресения и торжество Жизни.

Легенда легендой, а только Евангелие говорит о другом. А значит, так оно и было, что бы ни приписывал этим событиям досужий человеческий домысел. Но дух Иуды всё же бродит по миру приставучим, навязчивым призраком, ища последователей и неизбежно находя их среди человеков. Покуда каждый некогда живший и живущий ныне на земле не ответит Спасителю ещё живой своей человечностью, хотя изрядно уязвлённой, порабощённ страстьми и похотьми. Ответствуя же на слово Христа, рекшего: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня»,[102] непременно обратится к своей совести и, опечалившись, скажет болезнующим сердцем, вторя Двенадцати: «Не я ли, Равви?».