Читать интересную книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Как часто душа и тело вступают в непримиримое противоречие друг с другом! Почему это происходит? Отчего две части одного целого вдруг становятся разнонаправленными, отстранёнными друг от друга и абсолютно одинокими, оставаясь в то же время неразрывно связанными? Так случается всегда, когда причина и следствие меняются местами, когда призванный быть ведомым, отдаваясь во власть некоей третьей чужеродной силе, вдруг дерзает увлечь за собой ведущего, оставаясь по природе своей тем же слепцом, не могущим управить даже себя самого. Тогда всё становится с ног на голову, притягивая множество неописуемых бед…

Тут край пропасти под Иудой обрушился – и он провалился вниз.

Яма оказалась не столь уж глубокой, но не менее гадкой и страшной, чем казалось вначале, снаружи. Она была по колено заполнена какой-то чёрной вонючей липкой жижей – не то болотной грязью, не то человеческими испражнениями. Настолько чёрной, что, казалось, впитывала, всасывала, поглощала весь свет до самой капельки. Оттого-то в яме царила темень, как в колодце, казавшаяся ещё более непроглядной после яркого света снаружи. Жижа непрерывно булькала и хлюпала, будто кипящая смола. Со дна поднимались крупные пузыри, которые, лопаясь на поверхности, испускали зловонный противный газ. Было странно и страшно от этой булькающей вонючей темноты, в то время как над самой головой, на поверхности ярко светило огромное, в полнеба солнце.

Очень скоро глаза Иуды привыкли к темноте и стали различать шевелящиеся фигуры вокруг. Это были люди. Разные – молодые и старые, мужчины и женщины, взрослые и дети, богатые и бедные. Они кучковались в небольшие или не очень большие группы. Ели, пили, справляли естественные и не очень естественные надобности, суетились вокруг небогатых, но для них весьма ценных пожитков, чинили одежду и обувь, плакали, веселились, пели песни, отпевали своих мертвецов. Даже казалось, любили. Хотя, как они могли любить? Скорее просто сходились и расходились, сходились снова, совокуплялись для продолжения жизни или просто так из желания пожить, как мнилось им, полнее, насыщеннее. Одним словом, они пребывали в самом привычном природном состоянии. Люди будто вовсе не замечали плотно обступающую их со всех сторон темень и согласную с ней чёрную жижу, свыклись с их присутствием, как-то даже сроднились, не представляя без них ни окружающего мира, ни себя в мире, ни мира в себе, ни самой жизни. Иуде захотелось крикнуть им: «Что вы делаете? Остановитесь! Как вы живёте? Так нельзя! Посмотрите наверх, на свет! Там свобода, и мир, и солнце!» Но они не слышали его. Он и сам не узнавал собственного голоса, такого неестественно чужого, сливающегося с общим чавканьем и бульканьем.

Иуда поднял глаза на то место, где стоял Учитель, ища у Него помощи и поддержки. Он даже сделал несколько шагов к крутому отвесному склону, в надежде, вскарабкавшись по нему, вылезти наверх и спастись. «Равви, Равви, что Ты можешь дать мне, дай!» – крикнул Иуда сквозь темноту в свет. Тут ноги скользнули по дну ямы, он потерял равновесие и упал, с головой погрузившись в жижу. Когда он снова поднялся, то увидел, что всё общество пришло в движение. Люди так же как только что он пробирались к склону, а кое-кто уже даже взбирался по нему наверх, таща за собой огромные мешки и узлы с пожитками. Они кричали, кричали во все лёгкие, протягивая руки кверху: «Равви, Равви, что Ты можешь дать нам, дай!». Тяжёлая и неудобная ноша отягощала собой, мешала осуществлению и без того трудного намерения, делая его просто невозможным, неисполнимым. Но люди не отпускали поклажу, не желая расставаться с нажитым, отчего срывались, катились вниз, увлекая за собой друг друга, раздражаясь, ругаясь, сквернословя. Двое юношей, пытаясь взобраться по скользкой отвесной стене, тащили за собой даже тело умершего отца, завёрнутое в погребальные пелены. Они не успели, видимо, похоронить его внизу, в яме и теперь тянули зачем-то кверху, к новой жизни. Что ни говори, а старые привычки, устои, пристрастия прочно держат человека, тянут его за собой вниз, сковывают, цементируют свободу движений, обрекая на неудачу любые, даже самые светлые начинания.

– Стойте! Остановитесь! Куда вы лезете как ненормальные?! – услышал Иуда недалеко от себя знакомый голос.

Он оглянулся на крик и узнал среди толпы фарисея Бен-Акибу. Тот, взобравшись на какое-то возвышение, орал что есть мочи, пытаясь остановить людей. Голос его сильный и хриплый перекрывал всю ту фантасмагорию звуков, которая царила теперь на дне зловонной ямы.

– Остановитесь! Он ничего не может дать вам! Всё что вам нужно, есть здесь, и есть в избытке! Всё что там, сверху – блеф, фантазия и ложь! Он бесноватый и творит дела Свои силою бесовскою! Он Вельзевул! Он погубит всех нас!

Часть толпы остановилась, замерла в нерешительности, соображая, что делать, как поступать дальше. Другая же часть продолжала упрямо карабкаться вверх, срываясь, скатываясь на дно, и снова предпринимая неимоверные усилия подняться, не отбрасывая, впрочем, изрядно мешающую и тормозящую движение поклажу.

Вдруг над чёрной бездной зазвучал голос Учителя спокойный, уравновешенный, даже тихий, но отчётливо и ясно слышимый на всём пространстве, будто каждая молекула воздуха вибрировала с одинаковой силой, независимо от удалённости источника звука: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».[90]

Все подняли глаза на Говорившего. На самом краю пропасти в ярком свете солнца стоял недвижно Учитель и смотрел вниз полными грусти и слёз глазами. В руках Он держал огромный, сверкающий ослепительными бликами, обоюдоострый меч.

Иуда проснулся. Холодный пот крупными каплями покрывал его лицо, промокшая насквозь одежда прилипла к телу, руки дрожали, а изо рта вместе с частым тяжёлым дыханием вырывался густой низкий хрип.

Солнце давно уже поднялось над горизонтом, ласково согревая лёгкими весенними лучиками продрогшую в ночном кошмаре землю. Птицы небесные, резвясь и кружа в лазоревой выси, затеяли утренний переливчатый гомон, разбрасывая словно брызги росы по просторам Палестины услаждающие слух звуки. Небольшая бродячая община давно пришла в движение, складывая скудные пожитки, собирая лёгкий завтрак, состоящий из хлеба и нескольких вяленых рыбёшек, чтобы подкрепиться перед длинной утомительной дорогой под палящим солнцем. Все собрались возле Учителя, Который, благословив трапезу, возлёг подле импровизированного стола, приглашая остальных насытить силой телесной немощную плоть и укрепить дух спасительной беседой. Присоединился к остальным и Иуда, особенно нуждающийся в подкреплении после взбудоражившего душу сновидения.

Учитель подождал немного времени, пока они утолят голод, отвлекающий, мешающий вмещать слово, и как всегда тихо, но твёрдо заговорил.

– Восстанет народ на народ, и царство на царство; будут большие землетрясения по местам, и глады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба.[91]

«Что Он говорит?» – думал про себя Иуда, несколько удивлённый услышанным. А в сознании неотвратимо всплывали картины сна, ужасные, страшные, до дрожи реальные, такие, что руки, ноги, платье Иуды, казалось, были заляпаны чёрной, медленно стекающей густым потоком на землю зловонной жижей.

– Прежде же всего того возложат на вас руки и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Моё. Преданы также будете и родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями, и некоторых из вас умертвят, и будете ненавидимы всеми за имя Моё, но и волос с головы вашей не пропадет – терпением вашим спасайте души ваши.

«Что же это Он? Разве этого мы ждали от Него? Разве такого Мессию чаял столько веков народ Израиля?» – Иуда слушал, не в силах оторвать внимание ни от единого слова, ни даже от малозначительной интонации голоса Равви. А душа содрогалась, наливаясь с каждым новым словом очередной тяжёлой каплей чёрного зловонного негодования. И было странно, до отчаянного крика поразительно, что остальные ученики, кажется, вовсе не разделяют с Иудой его сомнений, его неприятия этого слова Учителя, настолько внимательно, настолько увлечённо и даже с каким-то неподдельным интересом они слушали Его.

– Когда же увидите Иерусалим, окружённый войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его. Великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей: и падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников.

«Нет! Не может быть! Этого просто не может быть! А как же надежды, мечты, бессонные ночи, проведённые в фантазиях о свободной и великой родине, очищенной от римского господства, от мерзкой языческой скверны? Неужели все они тщетны, неужели всё блеф, миф, обман?! Какой же Он Царь Иудейский?! И какой царь может вот так говорить о своём народе, о своей земле, о священном граде Иерусалиме?! И почему никто, никто кроме меня этого не замечает?!»