Читать интересную книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– Подай, Господи, народу Русскому благословение Своё очистить землю нашу от инородцев, иноверцев и прочей нечисти, особенно нечисти жидовской. Россия для Русских! Хочешь мира – готовься к войне! За войну!!!

За небольшим столом стояли двое. Старший – статный и степенный господин в форме казачьего полковника – держал тост, по своей велеречивости и многословию, а главное по адресату, к которому он был обращён, более походивший на молитву… Но всё же тост. Другой – так же казачьего сословия, в форме рангом пониже, но тоже не малым, не молодой, не старый, из тех, о которых принято говорить, лицо неопределённого возраста. На столе в изобилии были расставлены различные соленья да грибки из окрестных лесов, что шумели девственной дремучестью вдоль крутых берегов реки Незванки; всякая крупная и не очень живность из тех же лесов, ещё недавно дикая и резвая, а ныне жареная да печёная; вяленая рыба, в изобилии плавающая в степенных водах всё той же реки; да так, кой что по мелочи – лук да редиска, да творогу миска…. Венчал стол полуторалитровый штоф водочки, холодный, аж пальцы обжигает. Оба сотрапезника браво и молодцевато подхватили свои стаканы и, прокричав троекратное «Ура!», залпом осушили их, оттопырив мизинчики. Оторвавшись от гранёного стекла, они замерли на мгновение, будто оценивая действо горячительной влаги. А определив, что оно таки благодатное, крякнули в унисон и, припечатав тяжёлые сосуды к столешнице, грузно опустили мягкие задницы в удобные кресла, ладно сработанные местным мастером-умельцем из какого-то на редкость прочного и долговечного дерева. Кресла и впрямь были знатные, резные, фигурные, оббитые нежной, но прочной, не знавшей износу шкурой царя здешней фауны – сохатого, не подозревавшего при жизни, что смертью своей послужит столь великому, просто-таки государственному делу. Впрочем, однозначно присел один только полковник. Другой же, соблюдая субординацию, подобострастно взирал в очи атаману и, силясь отыскать в них соответствующее распоряжение, завис мягким местом где-то в пространстве, в непосредственной близости от жертвенной шкуры сохатого. Оба, пребывая в благостном расположении духа, изволили приступить к закусыванию перед обедом.

– Ну, что подвис, брат? Садись уже и говори, зачем пожаловал? – довольно миролюбиво спросил старшой, разрывая натруженными руками мягкую, налитую нагулянным жиром кабанью плоть.

– Разрешите доложить, господин полковник?

– Что ещё стряслось у тебя? Арестовал что ли кого опять? Лазутчика с того берега? Или внутреннюю измену обнаружил? – полковник оторвал-таки от янтарной, поджаристой тушки сочную, брызжущую соком и жиром ногу и впился в неё зубами. Другой так и остался в полуподвешенном состоянии, не решаясь сесть в присутствии начальника. Но и отказываться от приглашения тоже считал признаком неприличия и вольнодумства.

– Что вы, господин полковник, или я зверь какой? Неужели от меня только зло одно? Служу вам и России верой и правдой, ночей не досыпаю…, бдя…, а всё в злодеях числюсь. Или я басурманин какой?

– Хе-хе… Бдя, говоришь? Так что ж, дорогой, православным тебя величать прикажешь? И фамилия у тебя какая-то странная – Нычкин, и вон, крестика ты не носишь, и в церкви тебя отродясь никто не видал…. Думал, не знаю? Ты кого обхитрить хочешь?

– Так это… – другой несколько переменился в лице, приподнимаясь над креслом из состояния полуприсяда в положение полустоя. Беспокойные, неопределённого цвета глазки его забегали, запрыгали по комнате, ища поддержку вовне и, не найдя её, постепенно переменили цвет с неопределённого на почти бесцветный. – Так это… я это… я не это…

– Что это-неэто? Чего ты так перепугался-то? – старший расправился уже с кабаньей ногой и, вытерев жирные лоснящиеся руки о скатерть, потянулся к изрядно вспотевшему в такую жару штофу. – Давай лучше ещё по единой, ну, чтоб вкус-то не забыть.

– Да я, вроде, не хочу-с, да и не время сейчас-с… – пролепетал сконфуженно другой, медленно, как бы ненарочно приближая пятую точку к седалищу кресла.

– Садись, бдя инородная! – полковник, гневно округлив выпученные глаза, ударил по столу тяжёлым кулаком, отчего расставленная на столе посуда подпрыгнула и виновато зазвенела. А Нычкин в одно мгновение оказался в кресле со стаканом в руке, словно с шашкой наголо. – Не в кабаке, чай! В другой раз, может, и не приглашу!

Реакция присевшего, видимо, понравилась атаману, потому что глаза его вдруг потеплели, заиграли весёлыми, лукавыми искорками, а рот расплылся до ушей в добродушной улыбке.

– Боисся? Правильно, бойся, авось и выживешь, – он поднял свой стакан, с силой ударил им о сосуд собутыльника… – За любовь! – и залпом отправил чистый, как слеза алкоголь в рот.

Выпили обжигающе ледяную влагу – полковник, как уже было сказано, залпом, крякнув от удовольствия; Нычкин, медленно смакуя каждый глоток и непрестанно поедая начальника внимательным испытующим взглядом. Видимо его наблюдения оказались обнадёживающими, потому что положение задницы в пространстве ещё более упрочилось на мягкой шелковистой шкуре сохатого.

– Я это… я верю, верю… просто не совсем так, как вы, – глазки несколько успокоились и приобрели даже некоторый цвет, постепенно наливаясь красным то ли под действием алкоголя, то ли по ещё какой-то неведомой причине. – Ведь это же не запрещено уставом нашего… движения?

– Не запрещено. В наших рядах есть место каждому – и православному, и протестанту, и татарину-магометанцу, и даже атеистам с язычниками. Нас сближает и объединяет одно – любовь к России-матушке и ненависть к врагам её, засевшим в Кремле, планомерно уничтожающим всё русское. Беспощадная ненависть, до полного уничтожения! Ты закусывай, закусывай.

– Так я ведь тоже… – другой руками отправил в рот маленький зелёненький огурчик с прилипшим к его пупырчатому боку колёсиком хрустящего белоснежного лука и потянулся к стоящей на другом конце стола миске с маринованными груздями, пытаясь поймать на вилку один, наиболее мясистый. Коварный, непослушный гриб никак не давался, всё время ускользая и уворачиваясь, но Нычкин, увлечённый борьбой, не собирался отступать, отчего его мягкое место всё время дефилировало вверх-вниз, вверх-вниз, то приподнимаясь, то плюхаясь в объятия кресла.

– Вот я и говорю, – продолжал полковник, не забывая, впрочем, отправлять в рот всё новые и новые дары местной природы, – разные у нас люди, различных вероисповеданий и убеждений. Главное сейчас победить, освободить Россию от ига, а там разберёмся. Возьмём, да и покрестим всех в озере, как князь Владимир киевлян в Днепре, – взгляд полковника скользнул от стола к образу крестителя Руси, а десница самопроизвольно наложила на лоб и грудь крестное знаменье… – А кто не захочет…, убедим, – и тут же стремительным юрким взором от Равноапостольного Владимира к равнокаинному Иосифу. Десница же ещё раз запечатлела на челе крест.

– Я вот смотрю, вы это… тоже… – от пристального внимания другого не укрылись последние слова и действия полковника. Впрочем, они его нисколько не удивили, скорее, успокоили и даже порадовали. Во всяком случае, задница его довольно и даже с некоторым значением заёрзала в мягком удобном кресле.

– Да не елозь ты, бдя маловерная. Не в том месте супостата ищешь. Давай лучше ещё по единой, Мюллер. Твой Штирлиц от тебя никуда не денется, – с усмешкой предложил полковник, снова наполняя до краёв стаканы.

– За справедливость! – провозгласил он и осушил свой стакан, так же стремительно как и предыдущие.

Выпил своё и Нычкин, отчего пытливые глазки его прибавились красненьким, а тело ещё удобнее расположилось в расслабляющем, располагающем к неге уюта кресле. Но пыл бдительности он не умерил.

– Я это… вот смотрю… вы тоже…

– Что? – не понял, или сделал вид, что не понял полковник.

– Ну, это… не совсем православный что ли…

– Это почему же?

– Нет, ну, в храме-то вы серьёзный, степенный, вдумчивый… и на сходе креститесь… молитвы даже сочиняете… и вслух во всеобщее услышание декламируете…

– Ну и что?

– А вот намедни… в бане… крестик нательный забыли на лавке…. Ну помните, когда с этой-то…?

Полковник нисколько не смутился услышанным, только наполнил плохо слушающейся рукой стаканы, проливая хмельную влагу на стол, на соленья, на кабанчика, и встал, придерживаясь за край стола от внезапно нахлынувшей качки.

– За баб! Вставай, бдя бдядливая, за баб стоя!

– Замечательный тост, превосходительство! Просто…, ык…, шикарный тост! Как тебе удаётся…, ык…, всегда так ёмко говорить? Я балдею ваще! – закосевший следопыт, потеряв всякую субординацию и ориентацию в пространстве, встал с третьей попытки. – За баб, мать их так! Ура-а! – залпом выпил свой стакан и, рухнув в кресло, снова ввязался в неравный поединок с груздем.

Наконец, его усилия увенчались успехом, и наколотый на острые зубья вилки гриб поплыл-таки, описывая сложную траекторию в пространстве, от миски к разинутому настежь рту.