— Садитесь, Сидор, — Роман рукой указал ей на кресло. — Вы правы. Я не вижу разницы между председателем суда румыном и украинцем… Ни тот, ни другой в нынешних условиях не может быть, даже если бы захотел, порядочным человеком…
— Что вы сказали? Повторите! — У Стефы побелели губы.
В два прыжка Равлюк оказался перед нею, загородил ее вытянутой рукой, словно жизнь девушки была в опасности.
— Успокойся, Стефочка! Я твой побратим. Я сумею защитить твою честь…
— Отлично! — воскликнул Гиня. — Отлично, Равлюк! Нам нечего делать там, где оскорбляют нашу личную… и, того, национальную честь…
Все вскочили с мест. Равлюк вынул из портфеля визитную карточку, поставил ее на стол перед Ореховским.
— Господин Ореховский, я жду ваших секундантов…
— Ах, вы, — Роман оглянулся, словно ища палку, — клоун несчастный! Вы еще будете угрожать мне дуэлью? А ну-ка, выметайтесь отсюда! Пусть это вас не обижает, Сидор, ваши «побратимы» освободили вас от обязанности реагировать на оскорбления… Вот порог!
Гиня Иванчук первый переступил его. Стефа обернулась, стоя уже в дверях. Она что-то сказала, но так невнятно и тихо, что никто из оставшихся не разобрал ее слов. Равлюк, которому пришлось замыкать шествие, хлопнул дверью.
Было слышно, как быстро они сбегают по ступенькам.
Ореховский подошел к окну, распахнул его, словно хотел проветрить комнату. Наталка, скрестив руки на груди, благоговейно глядя на брата, ждала, что он скажет.
Тишина становилась гнетущей.
У Дарки физически болела грудь, казалось, чья-то рука сжала сердце в кулак и ритмично выжимала из него кровь, как сок из лимона.
Стефа Сидор первая ввела Дарку в этот дом, а теперь дороги их разошлись и никогда не сойдутся, разве только скрестятся… Но что делать, если правда, — а это Дарка чувствовала умом и сердцем, — правда на стороне таких, как Ореховские.
Роман стал наводить порядок в комнате. Расставил по местам кресла, выбросил пепел из пепельницы, расправил ковер на полу.
— Да, — заговорил он наконец, — печально все это… Сидор, Равлюк — те хоть защищают свои шкурные интересы, а что ищет среди них этот идиот Иванчук? Чьи интересы защищает он? Блокируется с сидорами и равлюками потому, что народ его угнетают румыны и он не может, дурак, простите, понять своим куриным умишком, что без решения социального вопроса и речи не может быть о каком-либо национальном освобождении. Да, печально все это. А самое печальное, что рано или поздно такие, как Иванчук, попадают в лапы международной разведки и пропадет парень ни за грош! Тот же Равлюк продаст его, и не за тридцать серебреников, а за тридцать копеек! Таскать каштаны из огня чужими руками — это они умеют!.. Ну, — снова движение рукой ото лба к волосам, — хватит на сегодня политики! А вы, — он обвел взглядом каждого в отдельности, — сделайте для себя вывод из сегодняшнего, с позволения сказать, собрания: как можно больше учиться и читать, читать и учиться. Ведь вы слышали, как этот Равлюк обыграл «патриотический» адрес? Они хитрее вас! А теперь, Наталочка, чаю! Только крепкого!
* * *
Когда Дарка вышла от Ореховских, солнце уже приближалось к горизонту. Тяжелое впечатление от собрания и его финала не покидало девушку. «Так иногда и родители, — размышляла Дарка, — отрекаются от детей, если те становятся негодяями, но все равно страдают от разлуки с ними…»
Нечего таить, Дарка тосковала по Стефе, по старой закадычной подруге Стефе. Девушка отлично понимала, что боль лишена здравого смысла и логики, но от этого не становилось легче. Дарка уже жалела, что не пошла к Стефку. Данко сумел бы направить ее мысли и чувства в другое русло. Более того, она уверена: расскажи ей Данко о встрече с Лучикой — и Даркина ревность рассеялась бы, как предрассветный туман. Впрочем, еще есть время. Можно забежать к Стефку. Нет! «Поддерживал ее под локоть и наклонялся к ней, да так, что головы их почти соприкасались…»
Зачем это? Музыкальные интересы требовали, что ли?
Не зная, как справиться с нахлынувшими на нее тяжелыми мыслями о Данке и Стефе, девушка дошла до лесопарка на Домнике.
Дарка взбиралась по дорожке все выше и выше. Зеленое царство раскинулось перед ней во всей красе. Вблизи деревья казались еще совсем зелеными, но если взглянуть на их кроны сверху, с горы, становится заметно, что березки окрасились в желтоватые тона, словно на них падал свет лампы, клены разрумянились, будто их пощипал морозец, а листья на дубах съежились и закурчавились по краям, начиная усыхать.
Весь южный склон, до самой вершины, был покрыт кустами калины и рябины. Сверху они казались кострами огненно-красных цветов. Если б рука человека перенесла все это на холст, художника обвинили бы в неестественном буйстве красок.
Поляны заросли цветами, и их пышные гроздья спускались до самой земли, были и ползучие, нежные, желтые и белые, на тонюсеньких стебельках. Все это цветы осени, они не любят ни весенней прохлады, ни летней жары, а лишь ласковую температуру золотой осени.
С вершины Домника казалось, что город лежит на дне колоссальной чаши, обрамленной по краям густыми садами. С высоты, на которой находилась Дарка, невозможно было различить улицы. Они терялись среди деревьев, словно узенькие тропочки в лесу. Дарка никак не могла отыскать дом, где жил Данко. Но глаза души видели все: маленькую, темноватую от зелени за окном комнату и Данка — он стоит перед старинным зеркалом и расчесывает пышные волосы.
Ах, боже мой, почему старинное зеркало? Почему гребешок и зеркало, а не скрипка и смычок?
Дарка постояла на вершине, потом поднялась еще метра на полтора выше, к каменной глыбе, еще раз с птичьего полета полюбовалась квадратами парков, голубой лентой Прута, расписными крышами митрополии, белеющими лентами главных магистралей, холмами и долинами родного города, печально вздохнула и стала спускаться.
От речки потянуло прохладой, да и отец, верно, давно закончив все дела, ждет дочку.
Часы на ратуше пробили четверть седьмого.
Конечно, папа уже ждал Дарку. Он шагал, заложив руки за спину, перед главным входом в вокзал — туда и обратно, туда и обратно. Увидав дочку, он так обрадовался, что ей стало стыдно. Если б девушка знала, что так нужна отцу, разве стала бы она бесцельно бродить по Домнику?
— Я уже все глаза проглядел… Как появится женская фигура в светлом платье, так думаю, что ты. Даже глаза заболели от напряжения. А как ты? Повидалась с подругами? Может быть, заглянула к Дуткам? Ты ела? Не голодна?
Дарка чувствовала, что если отец не замолчит, она не выдержит и разревется. К счастью, папа отправился в камеру хранения за вещами. Его беспокоило, что у Дарки кроме трех больших мест еще и сумка с продуктами. А может, прикрепить ее к маленькому чемодану?
Дарка принялась помогать отцу. Оба склонились над чемоданами, а когда девушка выпрямилась, то увидала на противоположной стороне Наталку с братом и Стефка Подгорского. Все трое — мужчины по бокам, Наталка в середине — шли прямо к ним.
Как обрадовалась Дарка появлению Стефка!
Не владея собой, она кинулась навстречу, сразу же припала к Стефку. Сердце подсказывало — он посланец Данка. Стефко (как изменили его длинная ряса и черная широкополая, как у монахов, шляпа), смущенный такой встречей, робко шепнул Дарке, что прежде всего надо познакомить отца с Романом Ореховским.
Минутой позже, когда отец и Ореховский размышляли, как безопаснее прикрепить сумку к чемодану, а Наталка увлеклась архитектурой вокзала, словно впервые видела его, Стефко единым духом выпалил:
— Он очень обижен на тебя, почему не дала знать о приезде. Данко узнал случайно, от Лидки. Сегодня у него обсуждение программы концерта… Если сможет, то прибежит. Просил передать привет и еще раз напомнить, что очень обижен на тебя…
— Скажи ему… передай ему… — Дарка не находила слов. Возможность повидать Данка совсем опьянила ее.
— Что с тобой? — подошла Наталка.
Она спросила еще что-то, но Дарка ответила невпопад.