— Украиноведение! — выпалил Равлюк.
— Да, — подтвердила Наталка, — украиноведение. Кодекс чести. Историю. И чью бы, вы думали, историю? Историю и географию всех украинских студенческих корпораций в мире… И все! После посвящения в «казаки» еще одна присяга со свечами, саблями и эмблемами и, наконец, «казацкий банкет» в вашу честь, на нем еще одно испытание, правда, уже алкогольного порядка. Там вам присвоят «банкетные имена». Не знаю только, какое достанется тебе, — «Слон», «Небылица», «Щепка» уже есть…
— Слушай, ты того… — захрипел Иванчук.
— Спасибо, что напомнил. Я и то думаю, что пора перейти к существу вопроса. Мне хочется сказать о положении девушек в этой организации. Формально девушки-студентки имеют право быть членами «казачества». Это так, для проформы. А де-факто все выглядит иначе. У девушек «казачек», как бы это сказать, «собственная автономия». Но эта автономия — просто смех разбирает — лишает «баб» права присутствовать на казацком коше. Как «неполноценные», они вне кодекса чести. Зато — и это, право, трогательно — у каждой «казачки» есть «побратим». Он обязан всегда и всюду оберегать ее честь… Девушка-«казачка» не имеет права одна ходить по улицам… Почему я так размазываю? Потому, Гиня, потому что временно я тоже остаюсь в Черновицах… И теперь, когда члены нашего кружка разбредутся, — мне тоже надо искать где-то «аншлюсе» [63], как говорят буковинскиё австрийцы… Я, как и ты, хочу работать для своего народа. Признаюсь, я заходила в секцию студенток при «Запорожье», интересовалась их общественной работой, узнала, что они ведут работу с населением пригородов… Это мне очень понравилось, но позже я узнала, что эта «работа для народа» или «среди народа» сводится к тому, что студентки учат городских девчат вышивать ризы и делать искусственные цветы для церкви… А я, — Наталка развела руками, — еще не утратила здравого смысла. Я уже не говорю о том, что это позор, — да, Иванчук, позор в двадцатом столетии загонять девушек-студенток… — она начала волноваться, красные пятна расплылись по всему лицу, а над верхней губой заблестели росинки пота, — в средневековую кабалу… И вообще дело не только в этом…
Ореховский наклонился к ней:
— Может, приляжешь?.. Хватит с тебя сегодня.
И сам отвел cестру к дивану. Потом прошел на кухню, принес оттуда стакан с розовой жидкостью, похожей на смородиновый компот, заставил Наталку сделать несколько глотков и только после этого занял свое место за столом.
— Наталка назвала это позором… Да, это так, но это еще и преступление. Непростительное преступление перед народом, перед собственной совестью, если она вообще сохранилась у вас… Вы что ж, хотите сабельками, побрякушками, бутафорскими булавами отвлечь студенческую молодежь от действительности? А вы знаете, какова эта действительность? Знаете?! А знаете, сколько тысяч людей ходят без работы и хлеба? А что творится в деревне? Вы слышали о карательных экспедициях? Или, быть может, вас интересуют цифры смертности детей, уже превысившие естественный прирост населения? А сколько рекрутов только за один последний год покончили в армии жизнь самоубийством? Знаете?.. Да ни черта вы не знаете! И знать не хотите! Позвякиваете сабельками и благословляете своих «побратимок» лепить цветочки и вышивать узоры на поповских ризах…
Он вынул из нагрудного кармана платок, вытер руки, потом схватил стакан и допил оставшийся компот. Гиня злорадно улыбнулся:
— Вы того… полегче, Ореховский… Не думайте, что собьете меня с толку разговорами о концлагерях, ведь мы знаем, кто преимущественно сидит в них!
— Кто? Ну, кто? — даже приподнялась Наталка.
— Разве ты не знаешь? Коммунисты!
Ореховский просиял. Провел рукой по волосам и кивнул сестре.
— Именно этого я и ожидал от вас, Иванчук. Прекрасно! Концлагеря и тюрьмы переполнены коммунистами, выходит (лицо его становится спокойнее), они в первую очередь и есть те, кто выступает против существующего порядка… А известно, что враги наших врагов всегда наши друзья…
— Погодите… не спешите… А вы знаете, что такое Коммунистический Интернационал?
— Думаю, что знаю.
— Ага… А теперь я спрошу вас, и притом прямо: как вы, черт подери, представляете себе мое «братское сосуществование» с румыном?
— Более или менее так, как этот вопрос уже разрешен в России…
— Не заговаривайте мне зубы, а конкретно отвечайте на вопрос: вы, Роман Ореховский, верите, что при вашем социализме могут жить в дружбе украинцы и румыны, румыны и венгры, поляки и украинцы?
— Да, безусловно верю! Россия абсолютно убедительный тому пример.
— Что вы — Россия да Россия!.. Москаль мягкосердечен… Лучше скажите, как вы думаете жить в дружбе с румыном или венгром?
— Вы, Иванчук, не стригите всех румын под одну гребенку… Что вы сравниваете интересы боярина, владельца огромных земельных массивов, с батраком, фактически отрабатывающим у него барщину?..
— Не могу… Все румыны добрые, когда спят… Возможно, я бы и согласился, черт подери, на ваше «братство народов», будь в нем хоть малейшая справедливость!
— Какой справедливости хотите вы, Иванчук?
— Как это какой? Самой что ни на есть обыкновенной… Прежде всего я должен отплатить румынам за обиды, нанесенные нам за эти годы… Я бы отнял у румын все до единой гимназии, выгнал бы всех румын с государственных должностей, запретил их ремесленникам иметь собственные мастерские, не пускал бы их молодежь в высшие учебные заведения, запретил бы, как они это делают с нашими Франко и Шевченко, читать их классиков, наплевал бы им в лицо, как они плюют нам… а уж после… кто знает, черт подери, возможно, и сам захотел бы «Интернационала»!
— Вы невыносимы! Тогда нельзя будет и говорить о дружбе: ведь румыны тоже захотели бы реванша, а затем вы снова захотели бы отомстить им… Политика, которую проповедуете вы, — политика реваншизма, и она лишь льет воду на мельницу буржуазного правительства…
— Почему?
— Вы пытаетесь отвлечь внимание тех же ремесленников и крестьян от основного — от борьбы за свои права и поссорить их между собой, на радость и утешение эксплуататорам… Как видите, сказка про белого бычка…
— Значит, прощать, да?
— Не прощать, а изучать, разбираться в исторических условиях… а потом, — и это главное, именно то, чего вы не хотите понять, — рассматривать исторические явления в их социальном разрезе…
— Что вы, «товарищ» Ореховский, вечно со своим социализмом!.. Для меня, если быть откровенным, коммунист украинец такая же зараза, как коммунист еврей, румын или поляк.
— Быстро же вы стали «Интернационалистом»! — рассмеялся Ореховский.
Иванчук, почувствовав, что сморозил глупость, залился краской и хрипло крикнул:
— Я… перестрелял бы их всех!
— Скоро же вы расстреливаете людей…
— Ведь мы не пацифисты, в которых вы хотите нас обратить! «Братство», «дружба народов» — это фата-моргана, Ореховский, над которой посмеется даже лошадь. Украинский народ не хочет никаких «союзов»… На протяжении всей истории украинцы только то и делали, что вечно вступали в союзы с кем-либо, и вечно их обманывали… Поэтому мы больше никому не верим! Украинский народ хочет быть самостоятельным и жить, ни от кого не завися… от Сана до Дона!
— Сдержитесь, Иванчук, и не расписывайтесь за весь сорокамиллионный украинский народ: ведь он еще в семнадцатом году заявил всему миру, чего он хочет и с кем ему по пути. Между прочим, у вас неплохой аппетит. «Самостийная Украина», а вы там — министр внутренних дел?.. Представляю, с каким наслаждением вы расправились бы с неукраинским населением! Да и… с украинским тоже. С теми, конечно, кто не угоден вам…
— А я еще раз заявляю вам: мы не пацифисты. Мы… мы… потомки шевченковских гайдамаков, сто чертей вас побери!..
— Не кощунствуйте, Иванчук. Они были народными мстителями, а вы… — И, заложив руки в карманы, Ореховский продекламировал:
Мне любовь ненавистна! Вражда — мой кумир. И ее я люблю беззаветно…