совсем не была похожа на европейские гильдии. Это был своего рода суперклан, состоящий из множества родов. Имущество находилось в коллективной собственности клана или одного из родов, а права членов на пользование имуществом и участие в прибылях зависели как от происхождения, так и от экономического вклада. Специальные родословные связывали различные патрилинейные роды с общим предком, и эти родословные служили купцам Хуэй «маршрутными картами» и картотеками коммерческих контактов и связей. Узы между родами Хуэй обеспечивали доверие, необходимое для того, чтобы предоставлять друг другу кредит и капитал. На предприятиях гильдии работали члены родов и их домашняя прислуга. В этом мире степень коммерциализации различных регионов
росла по мере усиления основанных на родстве связей и могущества таких родовых организаций. Клан обеспечивал общественные блага, такие как пособия для бедных членов, уход за престарелыми и оплата образования для перспективных интеллектуалов из своей среды, которые могли получить влиятельные государственные должности. Господствующее положение купцов гильдии Хуэй привело к появлению крылатого выражения «Нет Хуэй — нет рыночных городов». В таких крайне успешных крупномасштабных обществах, как Китай, культурная эволюция выработала множество способов использования, а не подавления межличностных отношений[471].
Конечно, государственный аппарат также сыграл в развитии торговли свою роль. Он охранял рынки, учреждал суды, обеспечивал жильем иностранных купцов. В судах зачастую разрешались разногласия не между отдельными людьми — покупателем и продавцом, — а между кланами, племенами или деревнями. Такие вердикты часто были направлены не на осуществление беспристрастного правосудия, но на поддержание гармонии и смягчение неприязни между кланами: судьи стремились регулировать отношения между родственными группами[472].
Всем этим я хочу сказать, что, хотя многие древние и средневековые общества за пределами Европы имели процветающие рынки и обширную дальнюю торговлю, они, как правило, выстраивались на фундаменте сетей межличностных отношений и основанных на родстве институтов, а не обезличенных норм обмена с широко применимыми принципами справедливости и обобщенного доверия. Купцы гильдии Хуэй и города Ашшура — примеры впечатляющего и изобретательного развития типичного для нашего вида подхода к торговле. Однако средневековые европейские христиане едва ли могли пойти по этому проторенному пути к коммерциализации: Церковь подорвала все обычные инструменты интенсивных основанных на родстве институтов, которые старейшины Хуэй и Ашшура использовали, чтобы поддерживать и развивать свои предприятия и сети. На самом деле средневековые европейцы пытались создавать семейные торговые организации, но из-за влияния церковной БСП они постепенно вытеснялись добровольными объединениями (скажем, купеческими гильдиями), обезличенными институтами и рыночными нормами[473].
Коммерческая и городская революции
К 900 г. Церковь укрепилась в нескольких регионах Западной Европы (рис. 7.1), вытеснила большинство своих конкурентов (например, скандинавских и римских богов) и подорвала некогда господствовавшие среди местных популяций основанные на родстве институты. В процессе создания христианского мира Церковь задействовала племенную психологию человека, чтобы создать единую христианскую сверхидентичность, объединившую людей из самых разных частей Европы. Особенно сильно этому способствовала церковная БСП с ее широчайшим табу на инцест; она уже в значительной степени ослабила племенную идентичность европейцев и разрушила широкие сети связей, основанных на родстве. Освободившись от коллективного землевладения и родовых обрядов, люди начали добровольно вступать в различные объединения. Сначала это были религиозные организации, которые обеспечивали взаимопомощь, социальное страхование и безопасность, беря на себя ряд важнейших функций институтов, основанных на родстве. В конце концов, однако, эти тектонические сдвиги в обществе создали первые трещины в плотине, удерживавшей сельское население; как следствие, в таких регионах, как Северная Италия, Франция, Германия, Бельгия и Англия, население начало стекаться в новые города. Эти люди, относительно мобильные как с точки зрения межличностных отношений, так и в смысле выбора места жительства, присоединялись к гильдиям, монастырям, братствам, соседским клубам, университетам и другим объединениям[474].
Многие из этих городов сами представляли собой добровольные организации, которые активно набирали ремесленников, торговцев, а позже и юристов. Вскоре эти растущие городские сообщества начали конкурировать за привлечение ценных членов, предлагая им как можно больше возможностей и привилегий. Гражданство — членство в городе — часто освобождало человека от обязанности служить в войсках местного правителя, но при этом заставляло его принимать участие в общей обороне. Крепостные крестьяне зачастую могли получить полное гражданство уже после года жизни в городе. Конкуренция между этими городскими анклавами способствовала появлению таких комбинаций норм, законов, прав и административных учреждений, которые привлекали наиболее продуктивных членов и обеспечивали наибольшее процветание[475].
Хотя города Европы XI в. внешне могли показаться жалким подобием китайских или исламских городских центров того времени, на самом деле они представляли собой еще невиданную форму социальной и политической организации, которая в конечном итоге основывалась на ином культурном психотипе и иной семейной структуре. Как мы видели в предыдущих двух главах, небольшие семьи с более высокой свободой межличностных отношений и выбора места жительства должны были воспитывать в детях больший психологический индивидуализм, бóльшую склонность к аналитическому мышлению, меньшую преданность традициям, большее стремление к расширению своих сетей социальных связей и бóльшую мотивацию к равенству, а не к солидарности на основе имеющихся отношений. Таким образом, эти средоточия урбанизации позволяли более индивидуалистически настроенным людям начать выстраивать новые отношения и особые способы самоорганизации, которые не были ограничены семейными связями, обязательствами перед многоюродными братьями и племенной солидарностью[476].
Сперва едва заметный ручеек миграции в городские центры постепенно превратился в бурный поток, став причиной невиданных прежде в истории человечества уровней урбанизации. На рис. 9.5 показана доля западноевропейцев, живущих в городах с населением более 1000 человек. В 800 г. там проживало менее 3 % населения. В период Высокого Средневековья Западная Европа опередила по уровню урбанизации Китай, где этот показатель оставался относительно неизменным с 1000 до 1800 г. За четыре столетия после 1200 г. уровень урбанизации в Западной Европе удвоился, превысив 13 % в 1600 г. Конечно, как показано на рис. 9.5, эти усредненные показатели скрывают значительные региональные различия. Например, на территории Нидерландов и Бельгии уровень урбанизации в 900 г. примерно равнялся нулю, но к 1400 г. превышал 30 %[477].
Рис. 9.5. Уровень урбанизации в Западной Европе с 800 по 1800 г. Жирная черная линия — средний уровень урбанизации на всей территории Западной Европы, за исключением Пиренейского полуострова. Остальные линии показывают уровень урбанизации в других представляющих интерес регионах. Обратите внимание, что общий уровень урбанизации включает в себя несколько регионов, не представленных отдельными графиками. Оценки уровня урбанизации основаны на доле населения, проживающего в городах с населением более 1000 человек[478]
Урбанизация сопровождалась появлением административных собраний и