Некоторые из эрариев подтвердили, что и в Любеке слышали легенды про Штёртебеккера и его неуязвимость: будто он один завязывал бой с десятками вражеских кораблей, а морская пучина и небесный огонь служили ему. Рассказывали: куда Штёртебеккер бросит горсть песка, в той стороне разверзаются водяные бездны; там же, куда он щепоть соли кинет, бьют одна за другой беспощадные молнии – и пока не разнесут в щепы все неприятельские корабли, не успокаиваются. Еще эрарии сказали, что Штёртебеккер владел таким богатством, каким, быть может, не владел целый Любек; а на груди – там, где всякий добрый христианин носит крест, Клаус Штёртебеккер носил ключ от Восточного моря и отпирал им янтарные хранилища морского царя, и с помощью его, словно рыба, опускался на любую глубину и проникал в трюмы судов, потерпевших крушение, – дышал же там так свободно, как будто находился не на дне морском, а где-нибудь на утесе над Рейном… Остров Готланд, служивший прибежищем Штёртебеккеровых кораблей, говорили, сплошь усеян кладами. У жителей Готланда в обычае похваляться, что остров их сложен из песчаников, известняков и корсарского золота.
Здесь ко всему сказанному прибавил кое-что и Проспер Морталис, ибо и Дании были известны легенды про Штёртебеккера, а именно: готландские разбойники так разбогатели на своем опасном ремесле, что совсем позабыли цену денег. Люди Штёртебеккера очень возгордились, когда потеряли счет монетам, и одного обладания сокровищами им было уже мало, они жаждали поразить мир. И тогда им пришло в голову построить золотой корабль… Чего не сделаешь для радости души! Чего не совершишь ради славы! Как задумали, так и исполнили: от носа до кормы, от киля и до кончиков мачт покрыли корабль сусальным золотом и нарекли его «Золотым тельцом». Чуден был этот телец; так он сиял в солнечных лучах, что слепил глаза; а восхитить так никого и не успел, поскольку сразу же после выхода в море, совсем недалеко от Готланда затонул. Всяк бы рад отыскать его и блеснуть, поразить мир, и многие за двести лет пробовали, искали – волочили по дну неводы, смущали глубинный покой крючьями и грузилами, – но не желает море расставаться с некоторыми из своих богатств; блистать надо тем, что заслужил…
Так, разговаривая, смотрели на вереницу кораблей, из которых некоторые узнавали, – прославленных купцов, рыбаков и воинов своих времен, – так как не только про витальеров ходили по Восточному морю легенды. Но здесь произошло новое чудо, и все замолчали. Среди прочих судов к «Юстусу» приближался несравненный «Золотой телец». Корпус его и рангоут действительно казались отлитыми из золота, паруса были из дорогого китайского шелка, окна и фонари – из кусочков янтаря, а такелаж – из серебряных тросов. Фальшборт, который на кораблях того времени почти всегда укреплялся воинскими щитами, на «Золотом тельце» был сплошь увешан козьими и свиными головами, масками-харями, рогами, хвостами, копытами; на палубе же его творилась всякая дьявольщина: копошились червяки и змеи, мыши и жабы бегали наперегонки, обезьяны с ослиными ушами беседовали с попугаями, у коих вместо клювов торчали лошадиные ноздри; острозубые упыри с кожей желтой, как воск, сосали кровь из ушей бледного утопленника; круторогие бараны катали друг другу человеческие головы и от удовольствия блеяли; козел, облепленный репьем, умильно играл на скрипке. Живая русалка сидела верхом на бушприте; о нимфа! она была бы прекрасна, если б не мертвенно-зеленоватый цвет ее тела и не лиловые глаза. Повешенные качались на реях. Сам Клаус Штёрте-беккер в одеждах черных, как ночь, стоял у руля. Верхнюю часть его лица покрывала тень от широкополой шляпы – оттуда, из темноты смотрели и светились глаза его, будто две холодных звезды. Мрачный призрак, он был так худ, и щеки его так запали, что под ними ясно проступали зубы, и руки его – были руки скелета. Один в обществе мерзких личин и богопротивных тварей, переживший свою команду и своих палачей, Штёртебеккер не находил успокоения – тревожимый Сатаной, он водил «Золотого тельца» из ада в ад, из столетия в столетие, от шторма к шторму. И никого не поразил красотой судна, но многих поразил злосчастной своей судьбой.
Когда «Золотой телец» поравнялся с «Юстусом», суеверный страх овладел многими из россиян и эрари-ев. Никто не думал, что эта встреча ниспослана им предвестником добра. Опять послышались молитвы. Люди, боясь встретить взгляд призрака, прятали глаза, люди давали обеты никогда больше не выходить в море. А у Месяца вдруг запекло на груди, и он, расстегнув верхние пуговицы колета, извлек на свет подаренную ему брошь, золотую ладейку; и подумал: прав был король Штрекенбах, когда предсказал, что ладейка явится ему дважды. Первый раз она пришла брошью, во второй же раз – «Золотым тельцом». Судно Штёртебеккера и ладейка отличались друг от друга только размерами, все остальное было точь-в-точь. И это удивило Месяца. Он хотел повнимательнее все рассмотреть, но «Золотой телец» вместе с капитаном и бесами внезапно поблек, а затем и совершенно растаял в воздухе. Россияне и эрарии вздохнули свободнее, а Морталис, который видел в руках у Месяца брошь, сказал:
– О корабль! Следуй лучшему и будешь бороздить волны вечно.
Дальше в веренице следовали еще какие-то суда. На двух из них удалось разобрать названия: «Травемюнде» и «Брёмзе». Затем шли два англичанина, собранные из щепок, и в них ученый Морталис узнал тех несчастных, что были потоплены капером некоторое время назад; за англичанами шел датчанин-купец, погибший недалеко от Эзеля, – три матроса еще издали признали его.
Здесь норвежец Андрее, встревоженный, крикнул с марса:
– Вижу корабль! Корабль по правому борту!… Сначала на крик его почти не обратили внимания, ибо все корабли призрачной вереницы проходили по правому борту когга, и каждый из россиян и эрариев поминутно выкрикивал что-нибудь взволнованное. Но скоро и остальные увидели корабль, о появлении которого предупредил Андрее. Он шел замыкающим в веренице и отличался от других тем, что не излучал голубоватого сияния, и тем, что море болтало его и крутило, как будто это был не тяжелый корабль, а всего лишь легковесная соломинка. Корабль терпел бедствие, и ужасные валы, какие расправлялись с ним, уже докатывались и до «Юстуса», и ветер, который свирепствовал повсюду, раскрутил воронку возле кормы когга и принимался все сильнее гудеть в вантах. Все поняли, что окажутся сейчас не в лучшем положении, чем тот неизвестный корабль, так как вереница, принесшая спасительный покой, уходила все дальше на север, и свет от нее уже был не ярок.
Между тем суда сблизились настолько, что Месяц, не напрягая особо зрения, сумел рассмотреть гальюнную фигуру на чужом корабле – прекрасный обнаженный торс женщины, выкрашенный под серебро. И внезапная догадка словно обожгла его, он еще раз окинул взглядом судно и узнал в нем «Сабину».